С винтовками наперевес, сомкнутым строем, держа четкое равнение, белогвардейцы приближались.
За первой цепью показалась вторая, третья, потом четвертая…
В траншее стало совсем тихо. Только изредка слышалось чье-то прерывистое дыхание. У кого-то першило в горле, и он покашливал в рукав.
Все ближе и ближе, отбивая шаг, подходили белогвардейцы.
Киров положил винтовку на бруствер траншеи и посмотрел в бинокль. Впереди цепи, с саблей в вытянутой руке, шел офицер с «Георгием» на груди - видимо, командир батальона, подполковник. Цепь тоже состояла из офицеров.
- Офицерский батальон! - сказал Киров.
- Офицерский батальон! - как эхо повторил Нефедов. - Патронов не жалеть!
- Есть патронов не жалеть! - откликнулись в разных концах траншеи командиры взводов.
Гуще пыль. Громче топот ног.
Командир офицерского батальона повернулся лицом к цепи, отсалютовал саблей и, переложив ее в левую руку, выхватил из кобуры пистолет.
И тут раздался залп.
Дали залп матросы и рыбаки. Потом - курсанты с левого фланга. Снова отряд Нефедова, за ним опять - матросы и рыбаки.
Первая цепь залегла, вторая шла уже изломанной линией, змейкой. И только командир батальона, подняв над головой пистолет, а в левой руке волоча по земле саблю, храбро шествовал вперед.
Залпы следовали один за другим. Последний был по бегущим назад. Он и скосил командира батальона.
Приближалась третья офицерская цепь. Эти шли форсированным шагом. Перепрыгивали через трупы. Обходили раненых.
Снова раздались выстрелы Коммунистического отряда. В общий гул слился залп матросов, рыбаков и курсантов. Заработали пулеметы.
Цепь дрогнула, и офицеры побежали назад, увлекая за собой накатывающуюся на них четвертую цепь.
Киров выстрелил последний патрон, крикнул Нефедову:
- Передай благодарность отряду! Железному отряду!..
- Спасибо, товарищ член Реввоенсовета! - прокричал в ответ оглохший от выстрелов Нефедов и побежал к пулеметчикам - готовиться к отражению конной атаки.
Белая конница уже разворачивалась в лаву, когда наши орудия ударили картечью. Почти одновременно раздался залп из траншеи. Потом вырвалась вперед кавбригада Аристова. Всадники мчались на бешеном аллюре. Впереди бригады, привстав в стременах и оттянув назад руку с оголенной шашкой, несся сам Мина Львович… Замолкли орудия, пулеметы, винтовки. Теперь земля гудела от топота коней. Пыль, пыль, пыль заклубилась по всему полю боя! В облаках ее потускнело и скрылось солнце. И в ту же минуту на всем переднем крае раздалось грозное и победное «ура». Выплеснувшись из траншей и окопов, хлынули вслед за уходящей конницей красные батальоны. Пулеметчики покатили «максимы». Взялись за лафеты и колеса орудий артиллеристы. Побежали с носилками на плечах санитары.
Все в едином порыве устремились вперед, на врага.
И вместе со всеми по пыльным степным дорогам шли Киров, Фрунзе, Куйбышев.
Э П И Л О Г
В двенадцатом часу ночи, после ужина, который часто бывал и обедом, Киров снова возвращался в Реввоенсовет. В это время уже не гремели сапогами по железным лестницам фронтовики, не носились из конца в конец коридора связные и вестовые командиров, не хлопали дверями в отделах, не трещали телефоны. Лишь часовой бесшумно шагал по пустынному коридору да попискивал ключ Морзе в телеграфной.
Другие посетители появлялись по ночам в Реввоенсовете. Чаще всего это были те, кто приходил с той стороны фронта, - посланцы дагестанцев, бакинцев, камышан, партизан Ставрополья, Черноморья, Терека, Кубани, подпольных партийных комитетов городов Северного Кавказа. Они приносили письма, отчитывались перед Кировым о работе, проделанной в деникинском тылу, получали инструкции, новые шифры, наряды на оружие, деньги, листовки и снова уходили за линию фронта. Мало кто знал в Реввоенсовете - разве что только ближайшие помощники Кирова по зафронтовым делам - об этой ночной работе Кирова. А ее с каждым днем становилось все больше и больше. Все чаще и чаще Киров засиживался в Реввоенсовете до утра.
Киров телеграфировал Ленину: «По вашему требованию нами направлены люди в Баку, Дагестан, на Северный Кавказ и в Закавказье, в Гурьев и Мугань, в Армавир и на восточное побережье Черного моря. Результаты их работы уже видны. Вся территория, куда выехали наши люди, пылает заревом партизанского движения…»
Киров телеграфировал Ленину: «Член Кавказского краевого комитета нашей партии тов. Микоян сообщает следующее о положении на Кавказе и, в частности, о восстании горцев. Все общественное мнение Кавказа приковано к начавшемуся в конце августа восстанию горских народов… Кроме кучки изменников и предателей-офицеров, продавшихся Деникину, все слои горских народов, не имея ниоткуда помощи, но доведенные до отчаяния зверствами Деникина, решительно отказались платить наложенную контрибуцию, дать требуемые полки для борьбы против Советской власти и с одними винтовками и кинжалами бросились в кровавый бой с офицерско-казачьими бандами, решив победить или умереть…»
Но с той стороны фронта шли и другие посланцы. Это были лазутчики деникинцев и англичан. Они пробирались из Порт-Петровска в Астрахань через пески калмыцкой степи, на рыбачьих лодках через Каспий. Их ловили, но за ними шли все новые и новые…
В Астрахани готовился новый заговор. Возглавляла его на этот раз сестра милосердия Кауфман.
В одну из октябрьских ночей дом, в котором жил Киров, был оцеплен взводом красноармейцев. Делегация астраханских партийцев, возглавляемая секретарем губисполкома Ивановым и губвоенкомом Чугуновым, подняла с постели Кирова, пришедшего в эту ночь домой раньше обычного, и учинила ему небольшой допрос.
Что же случилось в Астрахани?
Оказывается, достав где-то старый иллюстрированный журнал, на обложке которого был изображен царицынский иеромонах Иллиодор, провокаторша Кауфман пустила по городу слушок, что Киров не старый революционер, а замаскировавшийся Иллиодор. С иеромонахом она у Кирова нашла портретное сходство. В провокацию Кауфман поверил Иванов, он и подбил Чугунова на этот лихой партизанский налет на дом члена Реввоенсовета. Произойти это могло, конечно, только в условиях болезненно обострившейся бдительности в городе, из-за неудач на отдельных участках фронта осенью 1919 года.
По замыслу Кауфман, Киров должен был бежать, а при попытке к бегству можно было применить оружие…
Но всего этого не случилось. Личность Кирова, конечно, сразу же была выяснена, и делегация ушла, извинившись, пристыженная. Чугунов тут же написал заявление, в котором просил отправить его рядовым на фронт для искупления своей вины перед Кировым.
Члены самозванной делегации были осуждены: кто условно, кто отправлен в штрафной батальон. Кауфман - приговорена к расстрелу.
Боясь за судьбу Чугунова - большевика-подпольщика, активного участника Октябрьской революции и гражданской войны, рабочего человека, невольно допустившего ошибку, - Киров отправил его к Фрунзе на Туркестанский фронт. И не ошибся. Астраханский губвоенком там геройски командовал кавалерийской дивизией. Вскоре он уже был награжден одним, а потом и вторым орденом боевого Красного Знамени.
Когда много позже Чугунов умер от ран и болезней, его с воинскими почестями похоронили в астраханском кремле, на его могиле установили мраморный памятник.
К середине октября отборным деникинским офицерским дивизиям удалось овладеть всей Украиной, Орлом и подойти к Туле.
Армия Деникина приближалась к Москве.
В дни, когда шло Орловско-Кромское сражение, пошла в наступление и 11-я армия.
Передовые части армии в упорных боях разбили противника в районе Черного Яра и погнали его на север. От деникинцев также был очищен левый берег Волги от Астрахани до Царицына. Это позволило нашим войскам уже в первых числах ноября начать ликвидацию группировки колчаковского генерала Толстова в районе Ганюшкина. В двухнедельных ожесточенных боях комбинированным ударом с моря и с суши Ганюшкино было окружено со всех сторон, а потом героическим штурмом взято.