- Па-па!..

Она взяла отца под руку и почти насильно повела.

- Очень печет, Лида. Может, сыщешь тень?

- Солнце в зените, папа… В такую жару хорошо бы выехать из города. Жаль, что осталась последняя десятка. - Она разжала ладонь, подкинула в руке золотой.

- Жаль, конечно…

Лето в этом году выдалось на редкость жаркое. Бывали дни, когда температура воздуха доходила до сорока градусов. Большинство жителей города еще в середине мая разъехалось по дачам - в Бузовны, Мардакяны, Шувеляны, в высокогорные местности, старейшие города Азербайджана - Шемаху, Шушу, Гянджу. И улицы Баку, за исключением центра города - Барятинской, Ольгинской и Торговой, были пустынны.

Барятинская, улица-водоворот, как всегда, была полна народу - возбужденного, всех национальностей и возрастов.

У дверей магазинов стояли дроги, двухколесные арбы, молоканские фургоны - с хлопком, шерстью, сушеными фруктами, винными бочками, и над всей разгрузочной сутолокой звенел крик амбалов:

- Хабардар, хабардар, хабардар!*

Пели папиросники:

- «Египетские», «Солидные», «Цыганочка Аза». Гоп, мои сестрички, папиросы, спички!

Зазывали покупателей босоногие продавцы пирожков, воды, детских игрушек, сахарина «Фальдберга из Магдебурга»…

В пропотевших рубахах, с мешками денег, сновали по улице биржевики, преследуя прохожих:

- Покупаем десятку…

- Доллары…

- Фунты…

- Лиры турецкие…

- Туманы меняем на совбоны.

- Десятку покупаем!

- Совбоны покупаем на закавказские знаки!

Чем ближе к бирже, тем сильнее рокотала улица, нахальнее и навязчивее становились биржевые завсегдатаи. Подкупленные «зайцы» группами прочесывали улицу, сея тревожный слух:

- Десятка падает…

Павел Николаевич и Лида так и не попали в здание биржи: ловкий перс увел их в парадную соседнего дома. В парадной было много народу, шла купля и продажа драгоценностей.

Лида упорно торговалась с персом. Павел Николаевич жал дочери руку, просил:

- Ради бога, отдай ему десятку, уйдем из этого ада!

В углу парадной щеголеватый молодой человек торговал у насурьмленной старухи бриллиантовый кулон.

Старуха просила за кулон триста рублей золотом или же сорок миллиардов - вагон закавказских знаков. Щеголь качал головой, позвякивая в кармане десятками.

- Двести пятьдесят.

- Ну, право, что вам стоит, вы так богаты, - просила старуха, озираясь по сторонам.

Молодой человек рассеянно улыбался старухе, зная, что кулон будет куплен за двести пятьдесят.

Лида спросила у стоящей рядом армянки, какой последний курс десятки.

- Утром был миллиард сто, сейчас - не знаю. Кто знает последний курс десятки? - закричала армянка.

Щеголь, исподлобья наблюдавший за Богомоловым и Лидой, резко вскинув голову, сказал:

- Миллиард шестьдесят миллионов, - и, остановив взгляд на Лиде, низко поклонился.

Лида смутилась, на поклон что-то пробурчала невнятное и, разжав пальцы, отдала персу влажную монету. Перс стал вытаскивать из мешка деньги - зеленые, синие, коричневые пачки, перевязанные бечевкой. Лида брала их и запихивала в карманы отцовской толстовки.

Они вышли из парадной. На Павла Николаевича налетели стремительные, постоянно куда-то спешившие, растерянные биржевики; они толкали его, да вдобавок сами же ругались. Тогда Лида повела отца серединой улицы. Дойдя до перекрестка, они повернули на Михайловскую, пошли медленнее по теневой стороне.

- С кем это ты здоровалась там, в парадной? - спросил он строго.

- Это Карл Гюнтер… Ты, должно быть, знаешь его. Он сын твоего Гюнтера. Немного поэт… Немного артист… Весною мы вместе снимались в «Байгуше», и с тех пор при встречах он всегда кланяется мне. Странный он такой…

- Странный?.. И что он делал в парадной?

- Он что-то покупал у старухи. Что-то очень ценное.

- Поэт! Артист! Снимается в паршивеньком фильме, что-то покупает у старухи в парадной, среди всякого жулья. Омерзительно! Это его вирши ты читала мне тогда в газете?

- Его, папа.

- Бездарные стихи!

- Ну, не сердись. Я больше никогда не буду с ним здороваться.

Они повернули на Приморский бульвар и прежней дорогой направились домой…

С только что причалившего парохода по бульвару шли пассажиры, взвалив на себя сундуки, корзины, узлы, чайники, прокопченные солдатские котелки: это были беженцы из голодавшего Поволжья.

У Девичьей башни Павел Николаевич и Лида поравнялись с толпой мужиков, которые шли с тяжелой ношей, изнывали от непривычной бакинской жары, но с любопытством глазели на незнакомый город. Впереди в сильно помятой шинели шел бородач, глядя себе под ноги, обливаясь потом под тяжестью корзины.

Мужики, глядя на Девичью башню, шли и покачивали головами: «Ай да махина!»

- Батя, что за башня? - спросил у бородача парень в оранжевой рубахе, с зеленым фанерным чемоданом за плечом, и пошел рядом с ним.

- Леший тебе батя, а башня - Девичья.

- Сколько камня нагорожено! - вздохнул парень, высокий, плечистый, рыжеволосый.

- А ведь умно и крепко нагорожено. Тысячу лет стоит, и хоть бы что! - прогудел бородач.

- Стоит! - протянул парень.

- И среди моря вечно стояла.

Из толпы мужиков вышел другой парень, в такой же оранжевой рубахе, с таким же зеленым чемоданом, пошел по другую сторону от бородача.

- А почему она Девичья, башня-то?

- Долгая сказка, - отмахнулся бородач.

- А ты расскажи! Мы-то впервые в городе.

Лида ускорила шаги, чтобы не отстать от приезжих. Она видела, что и отец с интересом слушает их разговор.

Бородач переложил корзину с плеча на плечо.

- Поживете в Баку - все узнаете. А коротко сказка такая… Жил хан на этих землях, и была у хана дочь - первейшая красавица. Хан этот любил свою дочь, хотел сделать ее своей женой, но дочь противилась отцовской любви. Хан гневался и однажды чуть ее не убил. Тогда дочь взмолилась и сказала, что она согласится стать женой хана, но только при условии: хан должен ей построить башню среди моря, где бы она могла скрыться от людей. Хан нагнал рабов, и они в месяц сложили эту башню. А когда дочь привели на башню, она вон с самой верхотуры бросилась вниз и разбилась…

Тут бородач замешкался со своей корзиной и выругался.

- Сядем, Лидочка, - сказал Богомолов.

Они повернули к скамейкам.

Бородач перекинул корзину за плечо и вдруг, взглянув на Павла Николаевича и Лиду, наискосок идущих к скамейке, так и замер на месте.

Босоногие мужики расступились и прошли дальше. Рядом с бородачом остались только парни с зелеными чемоданами.

Бородач смахнул пот с лица, расплылся в улыбке и, еще не дойдя до скамейки, на которой сидели отец и дочь, проговорил:

- Павел Николаевич?! Вот не ждал!.. Здравствуйте, Павел Николаевич!

Богомолов вздрогнул от неожиданного приветствия, приподнялся со скамейки.

- Не узнали? Постарел, а? - Бородач сбросил корзину на землю.

Богомолов смущенно и несмело протянул руку. Обыкновенно по голосу он безошибочно узнавал знакомых. А тут не мог припомнить этот голос…

Вышло так, как и предчувствовала Лида: рука отца и рука бородача разошлись во время рукопожатия. Отец отдернул свою руку, лоб его собрался в складки.

Он опустился на скамейку.

Незнакомец так и остался стоять с протянутой рукой…

- С вами несчастье, Павел Николаевич? - с трудом проговорил он.

Инженер теребил в руках измятую панаму и молчал.

Незнакомец сел рядом с Богомоловым, положил руку ему на плечо.

- Да когда это случилось, как?.. Это я, Петрович, старый ваш прораб…

- Петрович? - мрачное лицо Богомолова просветлело. - Петрович? Значит, жив ты? Значит, ничего с тобой не случилось?

- Я, я, Павел Николаевич…