- Как дела в городе, ваше благородие? - закрывая за Верзилиным дверь, нетерпеливо спросил Симбирцев. - Началось? Кончается? Или еще прикажете ждать?.. Тут всякое народ брешет.

- Началось и, слава богу, уже кончается! - жадно посасывая арбуз, проговорил офицер. - Видишь, нацепил саблю! Не зря.

- Не верю! - прокричал от радости Симбирцев. - Не верю! Трижды обманывали! Трижды зазря поднимали народ.

Верзилин положил недоеденный кусок арбуза на стол, снял саблю, расстегнул полушубок, из потайного кармана достал послание Казачьего Круга и подал старику. Тот нацепил на нос очки и подошел к лампе. Прочел послание - перекрестился, снова прочел - снова перекрестился. На третий раз он упал на колени перед иконой Николая-чудотворца, хранителя рыбацкого племени, и стал неистово молиться.

- Чем богу молиться, ты, старик, собери народ. Некогда. Путь мой сегодня лежит далеко. - Офицер снова взял арбуз.

- Так что же прикажете, ваше благородие? - не оборачиваясь и продолжая класть земные поклоны, спросил Симбирцев.

- Собери совет старейших! Подай список коммунистов! - Офицер бросил на стол арбузную корку. - Заодно вели подать целый арбуз. Посолен он у тебя отменно!

Старик молодо, одним толчком пружинистых рук об пол, вскочил на ноги, подбежал к Верзилину, пытливо посмотрел в его глаза:

- Так неужто все это правда?

- Правда, старик. Не мешкай только. Время дорого!

- Прошка, Лексей! - крикнул Симбирцев сыновей и бросился искать Евангелие. - Мать, тащи сюда арбуз!.. Ваше благородие, может быть, все же подзакусите и малость выпьете?.. Под балычок или икорку? Прошка, черт!..

В комнату вошел Прошка, младший сын Симбирцева, его любимец.

- Оденься потеплее, захвати и Лексея с собой. Дело важное! - торопливо проговорил Симбирцев, толкая сына к двери. - Мать, подавай сюда арбуз! Прихвати нож, вилку, тарелку для его благородия!

- Да я потом успею одеться! - пытался уговорить отца Прошка.

Симбирцев дал подзатыльника сыну, выпроводил его из комнаты, взял из рук вошедшей жены блюдо с арбузом, поставил на стол перед Верзилиным, потом сам сбегал за тарелкой, ножом, вилкой и снова стал искать Евангелие.

Вошли Прошка и Алексей, одетые в полушубки, с треухами в руках.

Симбирцев привлек сыновей к себе и жарко зашептал:

- Надо будет сбегать к братьям Тарасовым, к Ивану Пантелеевичу, к Шишкиным. Савельевых не забудьте предупредить, поберегитесь его Полкана…

- Всех наших, что ли, созвать? - нетерпеливо перебил отца Прошка.

Симбирцев погладил сына по голове:

- Ты у меня умница, не зря грамотей!.. Именно - наших! Шепнете им на ухо только два слова: «Верзилин приехал». Они смекнут, в чем дело, сами же прибегут… Не забудьте - Верзилин…

Напялив шапки, Прошка и Алексей вышли из комнаты, и старик снова бросился искать Евангелие.

А Верзилин разрезал арбуз и стал его есть большими кусками. Несмотря на быструю езду и на мороз, его еще мутило. Провожали Верзилина в эту поездку знатно. На него возлагались большие надежды, от него ждали многого. За это ему немало было и обещано, и среди всего прочего - на выбор один из быстроходных катеров Беззубикова, при условии, конечно, если ему удастся поднять против большевиков кулачество низовья.

Наблюдая за Симбирцевым, который суетливо искал Евангелие и, не находя его, ругал всех в доме, Верзилин устало улыбался: он верил в свою удачу. Ставка его была верная, она была поставлена на астраханских кулаков, издавна славившихся своей жестокостью даже среди казачества.

Вдруг Симбирцев хлопнул себя по лбу: «Ай да черт, запамятовал!» - и вытащил из-под сиденья развалившегося кресла, приставленного к окну, старое Евангелие. Стал суетливо листать негнущиеся страницы. В конце книги он нашел лист сложенной гербовой бумаги. Обрадовался, протянул бумагу офицеру:

- Вот список, ваше благородие…

- Сколько человек?

- Сорок четыре.

- Всех включили?

- Всех, ваше благородие. В первую очередь в списке, значит, идут коммунисты, потом - работнички нашего сельсовета… Заодно к ним мы присовокупили и нашего комсомола Полякова. Тоже фруктец, должен я вам сказать…

Внимательно изучая список, составленный младшим сыном Симбирцева Прошкой, Верзилин продолжал улыбаться своим мыслям. А мысли его были уже далеко, в Астрахани… Он думал о том, что, пожалуй, после этих мартовских дней надо и жениться. Хватит ему жить бобылем! И невеста есть хорошая на примете, знатного рода, княжна. Правда, за душой у нее нет ничего, кроме больной и нищей матери, - они из беженок, но все же - княжна…

Вскоре по одному, по двое, в накинутых на плечи полушубках, в комнату стали входить местные кулаки. Они низко кланялись Верзилину, христосовались с Симбирцевым, потом, подойдя к облепленному старыми, потемневшими от времени иконами киоту, молча и долго крестились. Это были отпетые захребетники и кровососы, на которых работало все село. Они и составляли «совет старейших», что надо было понимать как «совет богатейших».

Темной ночью спящее село было окружено кулацкой бандой. Первым делом кулаки напали на дружинников, дежуривших в сельсовете, и тут же, без излишнего шума, зарубили их топорами. Потом на берегу Волги кулацкие сынки запалили три больших костра, на льду прорубили три проруби, и вскоре началась расправа над захваченными в постелях беззащитными людьми. Это в основном были рыбаки-бедняки, или, как их на селе называли, сухопайщики. Своих снастей и посуды у большинства из сухопайщиков не было, и во время путины они занимали их у сельских богатеев. Пай они имели «сухой», то есть только рабочие руки. За пользование рыболовецким снаряжением они отдавали хозяевам две трети улова. Так, правда, продолжалось до весенней путины прошлого года, когда коммунисты-сухопайщики вдруг восстали против старых порядков и отказались идти на лов. Их примеру последовали остальные рыбаки, и кулаки волей-неволей вынуждены были изменить условия аренды.

Первым на расправу привели старого рыбака, председателя сельсовета. Его пытали каленым железом, и Верзилин сделал «зачин»: зарубил его ударом сабли.

Секретаря партийной ячейки, инвалида империалистической войны, человека многосемейного, в селе считавшегося рыбацким вожаком, зарубил старик Симбирцев.

Потом на расправу стали приводить группами в три-четыре человека. Особенно долго кулаки измывались над рыбачками-коммунистками. Для них были выдуманы самые изощренные пытки.

Кровавая бойня больше двух часов продолжалась на волжском берегу. Было убито сорок три человека. Лишь один из списка Симбирцева, сорок четвертый, миновал смерти. Это был рыбак, комсомолец Семен Поляков. В этот вечер его случайно не оказалось в селе.

Тогда «совет старейших» предал смерти всю его семью: хворую мать, сестренку, молоденькую жену Ульяну и трехмесячного ребенка. Их привели к проруби и живыми утопили в Волге…

После этого кулаки принялись вырезать сердца убитых, складывать их в корзину, чтобы назавтра доставить в Астрахань. Группа же кулаков во главе с Симбирцевым с факелами пошла поджигать дома коммунистов и сельсоветчиков. В разных концах села к небу взметнулись багряные языки пламени. Стало нестерпимо жарко в селе. Высоко в воздухе носились искры, журчали ручейки, и кровавым отсветом далеко-далеко озарилась заснеженная Волга.

Это было сигналом. Вскоре заполыхали огни в селах Самосделка и Алексеевка, расположенных ниже по волжскому протоку: и там кулаки расправлялись с коммунистами и поджигали их дома.

До позднего вечера с переменным успехом шли по всему городу ожесточенные бои. Не успела затихнуть схватка за «Норен», как бои перекинулись на захваченную мятежниками территорию соседнего судоремонтного завода. Завод дважды переходил из рук в руки, пока не был окончательно занят заводскими рабочими и моряками Астрахано-Каспийской флотилии. Бои шли на Канаве, в районе порта, в пригородах.