- Надо подумать, Уллубий. План твой мне кажется рискованным, но выполнимым.

- Ты не сомневайся, Мироныч! Все сделаю. Помоги мне только пробраться в Дагестан.

Дверь приоткрылась, вошел секретарь ревкома Баранов. Он сообщил, что пришла делегация актеров драматического театра.

- Пусть немного подождут, - попросил Киров и, когда Баранов вышел из кабинета, притянул к себе Буйнакского. - Я подумал о Лещинском. Вот кто тоже рвется на Кавказ!

- Поехать бы нам вдвоем с Оскаром! - мечтательно произнес Буйнакский. - Мы бы там горы свернули!.. Отпусти его со мной, Мироныч, а? Право, отпусти.

Киров уклонился от прямого ответа.

- А мог бы я его навестить?

- К тифозным не очень рекомендуется ходить.

- Ну, я думаю, ничего страшного не произойдет. Я буду осторожен. Напиши, Мироныч, пожалуйста, записку. Пусть меня пропустят. Я хоть одним глазом посмотрю на Оскара. - Буйнакский спрятал в нагрудный карман пенсне, встал, накинул на плечи бурку. - А ты пока поговори с актерами.

- Посиди у Оскара, - сказал Киров. - Потом пойдем ко мне обедать.

В кабинет вошла шумная делегация актеров драматического театра. Режиссер расстегнул шубу, задыхаясь от волнения. Он размахивал петицией, просил не закрывать театр.

Киров много был наслышан о режиссере - известный актер, любимец астраханской публики, человек хотя и пожилой, но еще полный сил и творческого горения.

Делегаты стояли позади режиссера плотной, молчаливой стеной, готовые до последнего биться за свой театр.

Киров пригласил актеров сесть, но они продолжали стоять. Режиссер говорил о роли театра в просвещении общества, о традициях астраханского театра, о знаменитостях, которые играли на его сцене. Речь его была витиеватой, но горячей и искренней. Актеры теперь самодовольно ухмылялись, многозначительно переглядывались, точно говорили друг другу: «Ну как, здорово кроет наш старик? Нас голыми руками не возьмешь, мы - актеры».

Киров перебирал в памяти все подробности, предшествовавшие закрытию театра. Он с самого начала был против закрытия, думал, что можно обойтись и без этого, но в городе крупных зданий не хватало, и потому пришлось пойти на эту крайнюю меру. Под госпитали были уже заняты все кинотеатры, гостиницы, школы, клубы. А из степи все шли и шли новые партии тифозных, обмороженных, раненых, и нужно было где-то их разместить. Утром он выдал разрешение закрыть театр. Актеры об этом были предупреждены заранее и как будто особенно не возражали… Что же могло случиться? Об этом он и спросил сейчас режиссера.

Режиссер побагровел, на какое-то мгновение даже потерял дар речи.

- А разве вы ничего не знаете, товарищ председатель ревкома?

- Абсолютно ничего!..

Актеры зашушукались. Режиссер подошел к столу, уперся в него руками. По всем правилам театрального искусства он сделал паузу и спросил:

- Не с вашего ли разрешения, товарищ председатель, выброшены на улицу ценнейшие декорации, конфискован наш гардероб, унесен бархатный занавес - гордость драматического театра?

- Кто же это похозяйничал у вас в театре?

- Да помощник коменданта гарнизона! Бондарев! Пусть он лучше нам вернет занавес!..

- И гардероб! И декорации! И вообще пусть перестанет грозить нам! - зашумели актеры.

- Так это, выходит, сущий разбойник, а не помощник коменданта гарнизона, - Киров рассмеялся, снова пригласил всех садиться. На этот раз они сели. Первым, широко раскинув полы своей шубы, - режиссер, за ним - актеры.

И сразу в кабинете воцарилась дружественная обстановка.

- Видимо, переусердствовал помощник коменданта гарнизона, - сказал Киров, - но это дело поправимое. Сегодня же он все вернет театру… Я рад, что вы пришли в ревком. Сам собирался к вам. Хотел узнать, как вы живете, в чем нуждаетесь, что ставите. То, что вас возмутила вся эта история с занавесом и вообще с закрытием театра, - это хорошо…

- Что же тут хорошего? - не без удивления спросил режиссер.

- А вот что… Это значит, что вы настоящие работники искусства, по-настоящему любите театр и мы с вами хорошо сработаемся. Да, да, хорошо сработаемся и совместно будем искать пути обновления драматического театра.

Киров раскрыл портсигар и положил на край стола - для всеобщего пользования. А сам взял кисет с табаком, опустил в него трубку.

- Какой репертуар у вас в театре? Что нового готовите к постановке? - спросил он.

Режиссер вдруг как-то весь съежился, стал мять в руках бобровую шапку.

- Да особенно хвалиться нам нечем, - с сожалением ответил он.

- Но все же!..

- В репертуаре театра старые пьесы. Возможно, вы их знаете. Это «Павел Первый» Мережковского, «Возчик Геншель» Гауптмана, «Гувернер» Дьяченко. Готовим к постановке «Первую муху» и «Хамку», но… - режиссер настороженно посмотрел на Кирова, - но вряд ли их придется ставить, они малосозвучны эпохе.

- Только ли «Первая муха» и «Хамка»?.. Названия-то какие! - насмешливо сказал Киров, покачав головой. - А «Павел Первый»? А «Гувернер»?.. Те ли это пьесы, которые сейчас нужны народу?

- Нет! - в унисон ответили режиссер и актеры.

- Хорошо, - сказал Киров, - тогда давайте подумаем вот над чем: что мы можем дать нашему новому зрителю? Ведь в театр теперь придет народ!

- Пьес нет! - развел руками режиссер.

- А Горький? Горького, надеюсь, хорошо знаете?

- Даже ставили!

- Что, например?

- «На дне». И «Враги»!

- Даже - «Враги»?.. Это делает честь вашему театру…

- Да, да, ставили пьесу «Враги». Это было осенью прошлого года. Я, например, играл Левшина! - не без гордости сказал режиссер. - Но постановка тогда носила экспериментальный характер.

Киров отложил кисет с трубкой, вытащил из ящика письменного стола экземпляр горьковской пьесы, которую хранил, мечтая когда-нибудь настоять на ее постановке.

- Мне кажется, вашему театру в первую очередь надо взяться за возобновление «Врагов», а может быть - за новую постановку. - Киров перелистал тоненькую книжку, которую держал в руках. - Я не знаю другой пьесы, где бы с такой реалистической силой была показана борьба двух миров и неизбежность социалистической революции. Понятно, такая пьеса не могла увидеть свет рампы при царизме, она была запрещенной для постановки. Но теперь мы обязаны дать народу эту бесценную горьковскую пьесу. Вы посмотрите, какие мудрые слова произносит Левшин: «Пожили мы в темноте беззаконья, довольно! Теперь сами загорелись - не погасишь! Не погасите нас никаким страхом, не погасите!»

Один из актеров вдруг воскликнул:

- А театр? Ведь театр-то закрыт? Где же мы будем играть?

- Вы готовьте пьесу, - сказал Киров. - Это пока можно делать и дома. На постановку у вас, при хорошей работе, уйдет месяц-другой. За это время мы подлечим больных красноармейцев, подыщем под госпиталь другое помещение и, как только спектакль будет готов, освободим театр. Да и тиф, я уверен, к тому времени пойдет на убыль.

- Что бы вы нам еще порекомендовали, товарищ Киров, для постановки? - спросил режиссер. - Для перспективы, так сказать…

- Почему бы вам не ставить пьесы Островского? Почему бы не сыграть «Власть тьмы» Льва Толстого? Эту пьесу я смотрел в постановке Передвижного театра лет семь тому назад во Владикавказе и надолго сохранил ее в памяти… Почему бы вам не сыграть «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизора» Гоголя, «Бориса Годунова» Пушкина?.. А пьесы Чехова? Что может быть совершеннее этих пьес?

Киров говорил о будущем, о том решительном сдвиге, который должен произойти на нашей новой, советской сцене.

- К вам в зрительный зал теперь придут другие люди, - сказал он. - Они придут в театр не для пустого времяпрепровождения, не для легкой забавы, полезной для пищеварения, а для того, чтобы увидеть правду жизни и научиться за нее бороться.

- Скажите, товарищ председатель ревкома… Не причастны ли вы сами к театру? - У режиссера, кажется, блеснула какая-то догадка. Он испытующе посмотрел Кирову в глаза.

Причастен ли?.. Киров не сразу нашелся что ответить. Как всегда, когда разговор заходил о театре, он смущался, испытывал сильное душевное волнение.