Кто только ни писал о славянском вопросе, но среди всех как наиболее активный защитник выделялся Ф. М. Достоевский: «Это наша Россия, наша великая Россия, — писал он, — станет во главе славянских народов и возвестит Европе новое слово: призыв к единению всего человечества». По этому поводу в «Дневнике писателя» он добавлял, что выражает свою поддержку только что основанному в столице Славянскому комитету.
Славянское дело также имело выдающегося защитника в лице дипломата, русского посла в Константинополе, Николая Игнатьева. Выше речь уже шла об этом человеке, обладавшем большим талантом, благодаря которому он сделал первые шаги на карьерном поприще во время Парижской конференции, переговоров в Центральной Азии с эмирами Бухары и Хивы и заключения Пекинского договора. Послужной список помог Игнатьеву получить назначение на пост главы Азиатского департамента Министерства иностранных дел, который он занимал до своей отправки в возрасте тридцати двух лет послом в Османскую империю, где и находился в течение десяти лет. Никто более него не был убежден в важности для России ведения большой политики на Востоке. Никто не обладал большим авторитетом для того, чтобы наметить ее основные черты. Впрочем, Игнатьев был личностью противоречивой: он получил великолепное образование в престижном пажеском корпусе, но обладал грубым характером. Его физический облик также обычно не вызывал симпатии — «он вульгарен и неотесан», говорила о нем королева Виктория. Но в Константинополе он добился признания благодаря своему уму и прекрасному знанию страны, с которой имел дело. Он полагал, что война с Османской империей неизбежна и пошла бы на пользу национальным интересам России, однако ратовал за то, — о чем многократно говорил Горчакову, — чтобы выждать момент, когда развитие железнодорожной сети России в направлении Балкан позволит осуществлять в ходе конфликта бесперебойный подвоз живой силы и вооружения. Он не забывал ни о поражении в Крымской войне, ни о слабых местах транспортной системы России.
Грядущая война на Балканах была излюбленной темой Игнатьева, он затрагивал ее в разговорах со всеми своими собеседниками, всегда возвращаясь к материальным условиям, делавшим ее возможной, и к условиям политическим, которые должны были быть в этом случае выполнены. Прежде всего, Россия в случае ее участия в конфликте должна была избежать столкновения с коалицией европейских государств, как это произошло в 1854 г. Ей следовало добиться их нейтралитета или же заполучить их в качестве союзников, которые при этом не должны были ни при каких обстоятельствах принимать участие в боевых действиях. Восточный вопрос был для Игнатьева исключительно делом России, которой было также необходимо опереться на помощь христианских балканских народов, убедив их в том, что завоевание их независимости зависело от нее. Эта программа шла вразрез с замыслом Горчакова, всю свою энергию направившего на сохранение «Союза трех императоров». Но Игнатьев ждал своего часа, убежденный, что развитие событий продемонстрирует обоснованность его предложений.
В 1875 г. его ожиданию пришел конец: балканский пороховой погреб загорелся в результате народного восстания в Боснии и Герцеговине, за которым несколькими месяцами позднее последовал мятеж в Болгарии. Османская империя всеми силами старалась утихомирить Боснию и Герцеговину. Но на Болгарию она обрушилась с таким неистовством, которое ошеломило Европу. Позже, в 1876 г., Сербия и Черногория объявили войну Турции. Александр II не мог оставаться в бездействии, и впервые с момента своего восшествия на престол он оказался единственной фигурой, которой предстояло решить, по какому пути следует двигаться в исключительно сложных международных и внутриполитических условиях.
Годы реформ, безусловно, наложили печать на проявления его воли. Он привык действовать так, как того требовал долг перед российским государством, не поддаваясь никакому другому воздействию. Он также мог положиться на поддержку своих выдающихся министров, великого князя Константина, которому он безоговорочно доверял, и на наиболее просвещенных выразителей общественного мнения. Международная общественность относилась к нему в равной степени благосклонно. В 1875 г. ситуация оказалась в корне иной. Речь шла прежде всего о будущем Османской империи, которая более не являлась ни великой державой, некогда использовавшейся французскими королями для ослабления России, ни победоносной империей, заставившей Петра Великого вернуть ей ранее завоеванные территории и, к великому несчастью, побежденной Екатериной И. В настоящем она представляла собой ослабленное государство, терзаемое внутренними конфликтами. Восставшие против нее христианские народы были во многом движимы сиюминутным недовольством — отказом выплатить долги, причитавшиеся земельным собственникам Боснии и Болгарии, — но они также были захвачены националистической идеологией, питавшейся романтическими и национальными идеями, которые в свое время вдохновляли похожие движения — в Польше, а также в Греции. В 1875 г. правителям Османской империи стало ясно, что подавления национальных движений было недостаточно: балканские народы выдвигали конкретные требования — автономии и даже независимости.
Главный вопрос, вызвавший разногласие среди европейских держав, был связан с необходимостью рассмотрения опасности развала Османской империи. В принципе, все были согласны с тем, что ее было нужно спасать — в противном случае возникал деликатный вопрос, связанный с дележом трофеев. Каждая страна опасалась, как бы ее сосед не оказался в более выгодном положении в случае расчленения империи. Все три императора, в принципе, были едины в стремлении утихомирить Османскую империю и обеспечить ее дальнейшее существование. Остальные европейские государства им вторили. Однако схожесть внешней позиции скрывала противоположные устремления сторон.
Австро-Венгерская империя была против объединения Боснии и Герцеговины с Сербией и Черногорией с последующим образованием крупного славянского государства, присутствие которого на ее границе вызывало тем большую обеспокоенность, что оно, несомненно, получило бы поддержку России и стало бы ее аванпостом в регионе. Венский кабинет рассчитывал воспользоваться кризисом с тем, чтобы установить окончательный контроль над Боснией и Герцеговиной и тем самым ослабить позиции России.
Несмотря на часто повторяемые заверения в верности «Союзу трех императоров», призванному направлять политику его членов на Балканах, Бисмарк явил тогда пример величайшего двурушничества. С одной стороны, он побуждал Россию выступить в качестве наиболее активно действующей в этом кризисе, подталкивая ее к возможно более серьезному вмешательству, вплоть до начала военных действий. С другой стороны, германский канцлер втайне поддерживал австрийские замыслы и систематически старался избегать любых переговоров.
Необходимо было также считаться с интересами Англии, которая больше всего опасалась, что Россия не добьется на Балканах успеха, достаточного для овладения Константинополем, и двинет свои силы по морю к Персидскому заливу и Суэцкому каналу.
Франция в большей мере принимала участие в событиях в качестве наблюдателя, по причине внутриполитических трудностей, но Россия, поддержавшая ее в момент острого кризиса с Германией, вполне справедливо могла рассчитывать на ее поддержку.
В этой непростой ситуации Александр II должен был, приняв во внимание все имевшиеся данные, решить, какое России следовало занять положение в международной расстановке сил. Следовало ли присоединиться к коалиции Австрии и Германии? Искать других союзников? Действовать в одиночку? К этим непростым проблемам добавлялся вопрос выбора, касавшегося будущего Османской империи: нужно ли ее спасать и какой ценой? Надо ли способствовать ее крушению, всячески поддерживая христианское население Балкан, которому Порта, казалось, причинила немало бед, водворяя порядок в 1875 г.? А быть может, необходимо заставить Османскую империю пойти на уступки и отдать Балканы под протекторат России в обмен на ее поддержку?
