Поскольку до середины столетия церковная археология мало занимала светских историков, Н. М. Карамзин почти не привлек ее материал в первой редакции своей «Истории». Однако в ходе переизданий примечания к труду пополняются новыми сведениями. Особенно показателен случай с раскопками в селе Вщиж. В 1816 г. во втором томе «Истории» Карамзин писал: «Сей город теперь неизвестен» (Карамзин, 1816, 502). Но вскоре он получил информацию от М. Н. Зиновьева, владельца села Вщиж на р. Десне, где сохранялись предания о бывшем там удельном центре. Тот описал земляные остатки укреплений, гранитные кресты «весьма не худо выделанные», и курганы, причем «один из них, в самом селе», был «наполнен старинными кирпичами: сказывают, что тут была церковь. Выкапывают немало медных крестов, икон… и проч.» (Карамзин, 1842, 159, прим. 397).

Существует известие, что позже владельцы раскопали по просьбе историографа остатки этой церкви: в начале 1840-х гг. храм был «разрыт любознательною владелицей Вщижа В. М. Зиновьевой» и найдены остатки церкви XII в. (Снегирев, 1850, 33). Судя по описанию работ, была вскрыта восточная часть здания примерно до линии боковых порталов. Храм еще сохранял фрески, так как стены стояли до высоты окон, и сохранность росписи была отличной. Автор текста правильно прочитал план церкви (трехапсидной четырехстолпной) и обратил внимание на тип кирпича, размер деталей, строение пола («кирпичный, кладеный тычком»). Он красочно описал слои пожара и разрушения — упавшие внутрь своды и части стен, прокаленные кирпичи, массу угля и оплавленного металла, множество человеческих скелетов у дверей здания — и сделал вывод о гибели храма при татарском нашествии XIII в. (Полянов-ский, 1844). Позже остатки Вщижа и воспоминания о раскопках стали поводом одного из самых прекрасных стихотворений Ф. И.Тютчева:

«От жизни той, что бушевала здесь,

От крови той, что здесь рекой лилась,

Что уцелело, что дошло до нас?

Два-три кургана, видимых поднесь…»

(«По дороге во Вщиж»).

2. Вокруг средневекового храма: историки и теоретики

Решающим толчком к исследованию церковных древностей Руси стала работа по созданию «национального» архитектурного стиля и связанное с ней постепенное открытие русского средневекового зодчества. Этот процесс проходил в рамках светской науки и искусства, в сравнительно малой степени затрагивая церковные круги. Основы «русского стиля» пытались искать, исходя из самых разных, часто несовместимых посылок. Например, исходя из воздействия гражданской или военной архитектуры на культовую; деревянного зодчества на каменное; крестьянского сельского строительства на городское и т. п. Однако направление конкретных исследований всегда а конечном итоге определял интерес к наиболее художественно выраженному и семантически нагруженному типу средневекового здания — христианскому храму.

Казалось бы, анализ древнерусских храмов не должен был вызывать особых затруднений благодаря значительному количеству сохранившихся сооружений и их сравнительной молодости (ведь развитие древнерусской архитектуры завершилось лишь на рубеже XVII–XVIH вв., а в провинции ее линия кое-где продолжалась вплоть до конца XVIII столетия!). Однако здесь крылся и ряд неудобств. Трудно воспринять в качестве исторического материала слишком недавно возведенные здания, они недостаточно «отстранены» и не привлекают внимания ученого. «Отмененное» свыше, подобно национальной одежде или прическе, но в то же время вполне современное, древнерусское наследие- мало кого привлекало. Только со временем удалось осознать его как ценность и предмет, достойный ученых занятий.

Этот процесс занял весь XVIII в., лишь в самом конце которого заметно некоторое оживление общего интереса к церковным древностям. Как и всюду в Европе, кризис системы ценностей разрешался в русской культуре на пути от идеализации античного прошлого к постижению национальных исторических корней. Свет пожаров 1812 года и последующее развитие патриотических тенденций, «официальная народность» и славянофильство заставили архитекторов по-настоящему обратиться к практическому изучению древнего храмового зодчества. К. А.Тон, начав с архитектуры раннего христианства и Византии (его пенсионерским проектом был храм в форме базилики) позже освоил главные структуры церквей древней Руси: крестовокупольный, бес-столпный и/или шатровый храм; композицию «кораблем» (церковь — трапезная — колокольня), частично — конструкции и декор. Раннехристианские и византийские храмы обмеряли в 1830-50-хгг. и другие архитекторы.⁹

Взгляд на русское средневековое зодчество формировался в обстановке споров вокруг ложно поставленного вопроса: заимствовано оно или самобытно? Сформировались даже два направления: теория заимствований, опиравшаяся на сравнительный метод, и теория самобытности. Обращаясь к опыту западноевропейской науки, где сравнительный метод был особенно развит, сторонники теории заимствований пытались, в условиях недостатка конкретных знаний, определить мало изученное русское средневековое искусство через более известное европейское. Этому «помогали» и разработки западных историков архитектуры, ведь, по сути дела, переводы трудов классиков сравнительного метода, таких как Ф. Куглер, были наиболее доступными средствами для изучения общей истории искусства в России XIX в.

Суть теории заимствований сводилась к тому, что весь процесс культурного развития представлял цепь цивилизационных импульсов, воспринимаемых структурой менее развитой, а затем преображаемых и усваиваемых благодаря сложному процессу подражаний и повторений. Совершенно не зная русского церковного зодчества, часто опираясь только на «россику» (труды и описания путешествий по России XVI-

XVIII вв.), исследователи-иностранцы делали тщетные попытки связать оригинальные формы церквей с чем-нибудь уже знакомым, приходя к парадоксальным выводам.¹⁰

За таким подходом стояли более серьезные, чем просто неисследо-ванность русского зодчества, основания. Необходимый для понимания сложения древнерусского храма круг аналогов (прежде всего византийское церковное зодчество) был еще чужд историкам культуры Западной Европы, а его основные памятники оставались малодоступными. Переломить ситуацию в этом отношении предстояло именно русским исследователям, до выхода которых на авансцену оставалось совсем немного.

Важную стимулирующую роль в дискуссии о происхождении древнерусского церковного искусства и его значении для современной России сыграла книга великого французского реставратора, историка архитектуры и знатока средневековья Виолле-ле-Дюка (Виолле-ле-Дюк, 1879; о нем см. гл. VII-1). Сильной стороной его как исследователя был своеобразный позитивизм; он видел в процессе создания искусства не произвольный выбор форм, а результат географических и исторических условий (климата, материала, характера потребностей и ремесленных навыков, обычаев и вкусов, наконец, религиозного чувства). Не зная толком всего этого, автор, конечно, часто выглядел наивно, сводя влияние климата Руси, например, к толщине стен, а особенности сознания — к патриотизму и вере. Книга Виолле-ле-Дюка не чужда и «концепции заимствований», причем исследование основывалось на неполных и не всегда доброкачественных источниках.

Однако работа обладала важными достоинствами. Правда, предложенная им «генеалогическая характеристика», начатая с племен Центральной Азии и «расцвеченная» бесчисленными контактами, рисовала Русь «лабораторией, в которой искусства, занесенные со всех концов Азии, соединились вместе для принятия формы, средней между миром восточным и миром западным». Но, отказавшись причислить древнерусское искусство к европейскому, опытный исследователь все же характеризовал его как средневековое и обосновал тезис о его самостоятельности. Формы русского церковного зодчества виделись ему не подражанием, а развитием исходных образцов, к XV в. достигшим самобытности, а в XVI в. создавшим подлинные шедевры.

Мнения русских ученых по поводу книги резко разошлись. Ее приветствовал, особенно в части функционального и конструктивного анализа, Л.B. Даль." Резко и неприязненно отозвался на книгу Виолле-ле-Дюка Сергей Григорьевич Строганов (1794–1882), выпустивший специальный и очень жесткий ее разбор. Известный археолог, предугадавший принадлежность Дмитриевского собора во Владимире к кругу ломбардской архитектуры (ему принадлежит одно из первых и лучших исследований о нем с увражем обмеров, выполненных местным учителем Ф. Дмитриевым), один из основателей и глава Археологической комиссии (1859), Строганов оригинально сочетал во взглядах черты горячего патриота с уверенностью в несамостоятельности русской архитектуры (Строганов, 1878; Он же, 1849).