В известном шедевре Евсевия «Жизнь Константина» подробно описан ход работ: снос храма Венеры (стоявшего, как полагали, на месте гробницы Христа) и срытие «оскверненной земли». При этом копавшие неожиданно очутились перед выступом природной скалы, который был признан Голгофой. Так повествует об успехе раскопок первый в мире «полевой отчет» по христианской археологии. Константин приказал построить на месте Голгофы церковь, не считаясь с затратами, и руководил строительством через епископа Иерусалимского Макария (313–333 гг.) Когда Пилигрим из Бордо посетил Иерусалим в 333 году, базилика и баптистерий были уже построены. Новый этап «мемориализации» начался, когда Палестину посетили дамы императорской фамилии — Елена, мать Константина, и Евтропия (326 г.). Они построили церкви у Мамврийского дуба (где уничтожили языческое святилище), на Масличной горе и в Вифлееме, а также организовали в Иерусалиме поиски, приведшие к открытию Святого Креста. Рассказы об этом открытии имели далеко идущие последствия: они внушили уважение к древностям, по крайней мере в тех случаях, когда подтверждалась истинность и естественность христианства как религии.[2] Известны, впрочем, случаи проявления благочестивого интереса христиан к древностям и в доконстантиновскую эпоху, причем гораздо более близкие к исследовательскому поведению современного ученого. Описывая жизнь теолога Оригена Александрийского, Евсевий упоминает, что ок. 217 г. тот нашел в Иерихоне свиток псалмов, который использовал для выверки окончательной редакции Писания. Более того, Ориген специально «выучил еврейский язык, приобрел у евреев в собственность подлинники священных книг и выискивал переводы… Не знаю, из каких тайников, где они лежали давным-давно, извлек он их на свет Божий… В Гекзаплах же он, рядом с четырьмя известными переводами псалмов, помещает не только пятый, но и шестой и седьмой с примечанием к одному: он нашел его при Антонине, сыне Севера, в Иерихоне, в огромном глиняном кувшине» (Евсевий, ЦИ.6,16). После работ Елены в Иерусалиме открытие древностей на многие столетия стало восприниматься почти исключительно как метод обретения реликвий; повсюду открывали погребения апостолов и мучеников. В 424 г. Аврелий Августин, епископ Гиппона в Северной Африке (354–430), получил мощи мученика Стефана, открытые в Палестине незадолго до этого. Он, недавно упрекавший еретиков за веру в чудесную силу земли, приносимой из Палестины, приводил теперь список чудес, совершенных мощами, доставленными в Африку («О граде Божием», XXII).[3] Но Августин не был первым. На сорок лет раньше в церковной борьбе «археологию» использовал его старший друг и наставник, Амвросий Медиоланский. В 386 г. он открыл предполагаемые мощи двух мучеников эпохи Диоклетиана (303–305), Протасия и Гервасия, и принял в раскопках личное участие. Два найденных «гигантских» человеческих скелета, чьи кости «еще несли следы крови» (палеолитические погребения с охрой?) с триумфом перенесли в церковь, где сразу произошло чудо исцеления, и город получил своих собственных мучеников. Подобные примеры известны и позднее.[4] Унаследованный христианством от поздней античности интерес к древностям, разумеется, содержал зерно здорового научного исследования. К сожалению, наука о них, как и всякая наука в системе средневековой теологии, подпала под понятие curiositas — «любопытства», то есть стремления к знанию, не содержащемуся в Писании и потому бесполезному, а чаще даже вредному для спасения души. 1. Ранняя церковь в Палестине и проблема иудео-христианства[5] События, которыми открывается история христианства, происходили сперва в Палестине, а затем охватили большую часть Средиземноморья (Малую Азию, Грецию, Рим). Новый Завет содержит разнообразные свидетельства о мире своей эпохи. В нем упомянуты топонимы, названия всевозможных предметов и сооружений, множество личностей и др. Последующая церковная традиция добавила огромный материал того же рода. Практически все в этих текстах приобрело со временем характер мемориально-религиозный (и потому не нуждается в критическом подходе). Однако упоминаемые местности, сооружения, предметы и личности— элементы реальности и как таковые они законная добыча науки о Древностях; тем более это относится к истории последующего их почитания.
С чем столкнулись в Палестине посланцы императора Константина Во второй четверти IV в.? Со времени проповеди Христа и его апостолов прошло почти три столетия. Какие реальные древности оставили первые века христианства? Возможно ли, с точки зрения современной Науки, отыскать места, упоминаемые в Новом Завете, и что они собою представляли? Трудно ответить однозначно: надежных письменных источников немного, а архитектурные и природные (топографические) Памятники столь активно изменены преобразовательной деятельностью Византийской эпохи, что материал не всегда позволяет ясно судить о Предшествующем трехсотлетием периоде. Но некоторые данные для решения вопроса о христианских и протохристианских памятниках Палестины I — нач. IV вв. н. э. археология все же предоставляет. Теологи в XVIII-XIX вв. были a priori твердо уверены, что первоначальное христианство должно оставить явные материальные следы. Но следы эти никак не удавалось отыскать. Сообщения о находках, которые могли показать перемены в верованиях населения Палестины рубежа I в. до н. э. — 1 в. н. э., встречали с пониманием и облегчением — но одно за другим эти свидетельства отводились с развитием знаний (см. ниже). И лишь в середине столетия были найдены новые надежные источники, рассказавшие о духовных поисках «осевой эпохи». Это были «рукописи Мертвого моря». Кумран Вокруг «текстов Кумрана» еще долго будут кипеть оживленные споры. Их видят то протохристианскими, то иудео-сектантскими, а, например, известный исследователь иудейских древностей профессор Норман Голб трактует состав рукописей как обычный для ортодоксальной иудейской общины. Судьба археологических памятников, связанных с Кумранскими рукописями, по-своему не менее интересна, особенно в отраженном свете самих текстов и полемики вокруг них. Как известно, полное приключений случайное обнаружение первых рукописей в 40-х гг. XX в. (обычно называют 1947 г., но известны рассказы, датирующие находку 1945 г.) привело к достаточно быстрому изданию первых свитков и к активному поиску новых в пещерах вокруг Мертвого моря и в монастырях, в крепости Масада и у торговцев древностями — хотя в дальнейшем их введение в научный оборот встретило немало препятствий.[6] Вскоре была начата работа по исследованию тех мест, где, возможно, жили составители кумранских манускриптов. Наибольший интерес вызвал, конечно, сам Хирбет Кумран, раскопанный в 1951-58 гг. отцом Роланом де Во и Ланкастером Хардингом. Они высказали предположение об использовании поселения общиной ессеев и попытались восстановить их образ жизни.[7] Достаточно обильный материал позволил составить надежную хронологическую шкалу. Поселение «кумранитов», видимо, возникло при хасмонейском правителе Иоанне Гиркане (134–104 до н. э.), в 31 г. до н. э. было разрушено землетрясением, ненадолго оставлено, затем восстановлено при Ироде Архелае (4 г. до н. э. — 6 г. н. э.) и окончательно разрушено римлянами в июне 68 г. н. э. С этого времени руины периодически использовались римскими солдатами и иудейскими повстанцами, пока не были окончательно заброшены.[8] Функциональная интерпретация, однако, оказалась труднее хронологической. Кумранскнй комплекс довольно сложен, в его составе комнаты и залы, хранилища запасов и водоемы, башня и лестничные марши, а вблизи довольно значительное по объему кладбище. Вскоре раздались голоса, отрицавшие верность определения Кумрана как общинного поселения сектантов. Если X. Штегельман все же видел здесь своеобразное «издательство» (скрипторий), целью создания которого было производство свитков, то П. Донсель-Вут — эллинистическую виллу одного из знатных семейств Иерусалима, спасавшегося здесь от холодной горной зимы («вилла рустика»), и трактовала «зал скриптория» как «столовую», а Дж. Патрик отметил, что условия жизни на кумран-ском поселении не свидетельствуют о постоянном обитании. Среди вариантов предлагались убежище для торговцев, склад товаров на важном караванном пути; Норман Голб объявил комплекс крепостью. Появлялись и комбинации из нескольких подобных гипотез (Dead Sea Scrolls, 1992; Vanderkam, 1994; Donceel-Voute, 1994). На многие вопросы невозможно ответить с полной ясностью — например, на такой важный, как поло-возрастной и численный состав жителей на поселении.[9] вернуться Древо Креста почиталось в середине IV в. (известна надпись на памятном камне (мензе?) из Северной Африки с датой 359 г. и упоминанием реликвий, в том числе «древа Креста из земли обетованной, где Христос был рожден»; см. гл. Ш-2). «Отчет» о работах Елены стал, видимо, известен позднее. Евсевий много говорит о ее благочестивом поведении, но не об археологических занятиях. К счастью, их сохранил в письме к другу, галльскому хронисту Сульпицию Северу, Паулин Ноланский. Он рассказывает о том, что по прибытии в Палестину Елена включила в свои поиски места Страстей и Распятия, хотя никто не мог указать, где они находились. Посоветовавшись с местными христианами, она призвала наиболее ученых из евреев, чтобы они рассказали ей «об их несмываемом преступлении, коим они, несчастные, даже гордились». Рассказы подтвердило божественное откровение императрице и раскопки начались. Они были успешны. В глубоком раскопе, заложенном отрядом воинов и добровольцами, обнаружили три креста. Один из иих был признан животворящим. Этот эпизод известен уже Амвросию Медиоланскому и историку Руфину, затем легенду переработал Созомен Саламанский («Церковная история» 440 г.). Ои добавил к списку находок гвозди и надпись «Иисус Назаретянин Царь Иудейский». вернуться Августин вообще интересовался древностями. К северу от Карфагена, на Утическом берегу, он нашел «коренной зуб человека такой величины, что если бы он был разделен на части, соответствующие нашим зубам, то из него можно было бы сделать сотню зубов. Думаю, однако же, что это был зуб какого-нибудь гиганта» («О граде Божьем» XV, 9). Как все образованные люди его эпохи, Августин знал сообщения Фукидида о вложении костей циклопов в качестве жертвы в храмы. вернуться Например, в Константинополе в 511 г., в правление Анастасия (491–518), возник спор между патриархом Македонией и монахом Севером, позднее патриархом Антиохийским, основателем монофизитства. Север считал Христа воплощением Слова, неспособного к физической смерти, а эпизоды Евангелий предлагал толковать символически (например, кровь и воду из раны Христовой как «воды спасения» для человечества). Одиако Македонии опирался на текст Евангелия от Матфея о том, что Христос еще не был мертв в момент прободения, и потому в человеческом воплощении все-таки мог умереть. Север не решался отрицать слова Евангелия и был в растерянности. Тут на помощь пришло исследование древностей. В библиотеке императорского дворца нашлась копия Евангелия от Матфея, открытая в правление императора Зенона (474–491) на Кипре, где она была выкопана вместе с телом «святого Барнабы» — и не содержала спорного пассажа! Север торжествовал — 7 августа 511 г. Македония сместили и изгнали. вернуться Основано на: Taylor, 1993; Manns, 1993; ЕСС, 1993. вернуться К началу 1950-х гг. исследовали 7 местонахождений рукописей. Опираясь на одни и те же тексты, в кумранитах видят представителей не только ессеев, но и других религиозных и общественных течений Иудеи. Открытие не оставило равнодушным буквально иикого, оно вызвало неожиданную реакцию даже в шовинистических кругах России (поучительный и забавный эпизод: Маргулев, 1994). Ситуацию несколько улучшил выход в 1991 г. давно ожидавшейся публикации текстов рукописей, часть которых ранее была недоступна для изучения, но обилие проблем интерпретации все равно заставило дать симпозиуму 1992 г. в Граце (Австрия) характерное название: «Кумран нигде» (Тантлевский, 1994, 10). Традиция русской кумранистнки возникла вскоре после открытия первых рукописей трудами Иосифа Давыдовича Амусина (Амусин, 1960; Амусин, 1964; Амусин, 1983 и др.). Издавались русские переводы текстов (Тексты, 1971–1996) и популярных книг Г. Штолля, А. Донини и др. Последнее фундаментальное исследование текстов принадлежит И. Р. Тантлевскому (1994). вернуться De Vaux, 1973. В 50-е гг. тексты вызвали такой энтузиазм и доверие к информации, что предпринимали даже специальные экспедиции на основе сведений, в них содержавшихся. Так, известный «медный свиток» со списком сокровищ, якобы спрятанных в разных местах Палестины, вызвал две экспедиции 1956-60 гг. — которые, конечно, сокровищ не нашли (Аллегро, 1967). вернуться Стратиграфически выделяют три периода, из которых первый распадается на две части: Iа, около 20–40 лет, не дающий нумизматического материала, но по керамике не отличающийся от следующего — Ib, который датируется монетами правителей Иудеи (с 223 г. до н. э. по 37 г. н. э. и керамикой примерно от 150 г. до н. э. до нач. I в. н. э. (или несколько шире, от 200 г. до н. э. по 68 г. н. э.)). Фазу IЬ Завершает землетрясение 31 г. до н. э. II период связан с восстановлением поселения ок. 4 г. до н. э. — 6 г. н. э., а завершает его захват римлянами (X легион из Кесарии) летом 68 г. III период, римский (до сер. 80-х гг.) и «повстанческий» (132–135), кончается в 30-х гг. II в. н. э. Очень важна и датировка кожи и льна, из которых сделаны рукописи, методом радиоуглеродного датирования, проведенная в 1990-91 гг.: даты в интервале от 209–117 до н. э. по 21 до н. э. — 61 н. э. (кожа; лен дал дату 33 г. н. э. плюс-минус 200 лет). (Амусин, 1960а; Амусин, 1983; Тантлевский, 1994). вернуться Кладбище Кумрана описывают как один большой и два или три маленьких участка, которые могли быть и независимыми некрополями. Число общинников оценивают в 150–400 человек, но Дж. Патрик снижает его до 50–70. Число вскрытых на большом кладбище могил, в которых погребены только мужчины, недостаточно для окончательного суждения об обряде целибата (26 из примерно 1100), тем более что на маленьких кладбищах есть детские и женские могилы. Динамику трудно прослеживать из-за отсутствия в мужских погребениях инвентаря (в женских он тоже скуден). Все тела, кроме одного, лежали головой на юг (ессеи думали, что рай — на севере), в нише восточной стены могилы, которые прикрывал кирпич или галька. Могилу сверху отмечал большой камень (Тантлевский, 1994, 39–42; Hachlili, 1993). |
