Настоящий рывок совершила археология храмов домонгольской Руси и основанная на ней история зодчества, полностью переписанные в 1940-1970-х гг. Натурные исследования 1920-х гг. продолжили лучшие дореволюционные традиции, а довоенные раскопки М. К. Каргера в Киеве, Н. Н. Воронина во Владимиро-Суздальских городах, позднее П. А. Раппопорта в Смоленске и Г. М. Штендера в Новгороде — развили их, что вывело исследования древнерусского зодчества на гораздо более высокий уровень информативности (см. гл. X). Среди иконографических исследований древнерусской фасадной скульптуры необходимо выделить труды Г. К. Вагнера, посвященные анализу белокаменной резьбы Владимиро-Суздальских храмов; особенно ценен первый из них, посвященный декору Преображенского собора в Юрьеве-Польском (Вагнер, 1964 и др.).

Суммируя результаты работ «советского периода», можно сказать, что изучение церковных древностей не прекращалось, но лишь трансформировалось и стало несколько односторонним. Работы в областях средневековой археологии Руси, искусствознания, общей медиевистики, византиноведения продвинули историю церковных древностей и она заняла подобающее ей место, хотя в условиях господства атеизма ряд тем оставался недоступным для исследования, а обсуждение других приходилось терминологически маскировать. Работы по церковноархеологической тематике были отмечены рядом несомненных успехов, шли вровень, а в некоторых областях и опережали современную мировую науку. В наибольшей степени продвигались вперед конкретные исследования— раскопки храмов, реставрация и исследование предметов прикладного искусства, икон, фресок, рукописей. Но пострадали уязвимые для «критики с идеологических позиций» области теории, семантики, вообще разделы, связанные со смысловой и исторической трактовкой изучаемых явлений. Вынужденный отказ от рассмотрения церковных древностей в контексте Священного Писания, святоотеческой литературы, литургики и пр. — породил «смысловой голод», который удовлетворялся за счёт самых неожиданных интерпретационных подходов.⁴⁷ Справедливая критика этих подходов составила пафос ученых, обратившихся за поддержкой к источникам.

В последней четверти XX в. необходимость восстановления изучения церковных древностей в полном объёме и выделения для них собственного места в системе исторических наук вполне отчетливо проявилась в обозначившимся нарастании интерпретационного подхода, активном обращении к трудам классиков дореволюционного периода и зарубежных коллег. В конце 80-90-хгг. появились доклады, лекции и публикации, в которых прямо постулировалась необходимость теоретического, практического и организационного возобновления «церковной археологии». Усилия в этом направлении активизировала состоявшаяся в 1995 году первая Всероссийская церковно-археологическая конференция (Псков), стремившаяся наметить главные пути взаимоотношений между церковью и современной наукой и возобновить оборванные направления исследований.⁴⁸

Важным показателем потребности в углубленном, комплексном, «смысловом» изучении христианских древностей Руси в контексте культуры христианского Востока стало возникновение внегосударственных объединений ученых (в основном историков, искусствоведов, археологов), ставящих целью организацию независимых конференций, издание материалов по иконографии и источниковедению, устройство выставок. Среди них «Центр восточнохристианской культуры» (ЦВХ), «Институт христианской культуры средневековья» (ИХКС), Археологическое общество «Древности» (наследующее традицию РАО) и другие, конференции, симпозиумы и издания материалов которых стали заметными событиями в научной жизни.⁴⁹

¹ Слово курган — тюркского происхождения, но, например, в западных землях их называли «капцы» от литовского kapas — могила. Их часто упоминают польские, литовские и западнорусские историки; известный краковский каноник Ян Длугош (1415–1480) описал «капцы» под Краковом, а М. Меховский (1475–1523) считал, что холмы и рвы отмечают известные места битв венгров с татарами. (Алексеев, 1996).

² Вставка XVII в. в Никоновскую летопись, рассказывая о чудотворных иконах, которые взял в поход на Полоцк Иван IV, добавляет: «Когда же боголюбезный царь и великий князь мысли итти на безбожную Литву, бе же тогда в его казне крест полоцкий, украшенный златом и каменьем дорогим, написано же на кресте: «сделан крест в Полотску повелением княжны Евфросиньи и поставлен в церкви всемилостивого Спаса, да не изнесет его из тое церкви никтоже, егда же кто из церкви изнесет, да примет с тем суд в день судный». Нецые же поведают: в прежний некогда смолняне в Полотцку взяша в войне и привезоша в Смоленск; егда же благочестивый государь князь великий Василей Ивановичь всея Русии вотчину свою Смоленск взял, тогда же и честный крест во царствующий град в Москву привезен. Царь же и великий князь тот крест обновите велел и украсите, и тот честный крест взя с собою и, имея надежды на милосердного Бога и крестную силу, победи врага своея, еже и бысть». (Цит. по: Алексеев, 1996).

³ Предполагалось, что Параскева-Евфросиния умерла в Риме, т. е. католичкой. Истину о жизии и самое имя «Евфросиния» установил немного позднее, в 1781 г., другой базилианин, Игнатий Стебельский. Подробнее: Алексеев, 1996.

⁴ «Относительно древности этой церкви я не видел ни одного документа, однако я думаю, что Коложская церковь построена в то самое время и в том столетии, когда воздвигнут был полоцкий кафедральный храм, т. е. во время удельных русских князей и до обращения Литвы а Святую Веру. Думаю, что церковь эта основана и построена примерно около лета Господия 1200, эта церковь кирпичем и известкой похожа на кафедральную полоцкую церковь…» Прежде чем остановиться на иконах, Кульчинский описал знаменитые камни, которые «крестообразно» вделаны в стену, а выше «крестообразно вделаны в стенах кресты из полированных желтых и зеленых кирпичей», не забыл упомянуть окна, двери, кирпичный пол и рухнувший «каменный потолок». Он же впервые обратил внимание на голосники: «Достойно удивления, что в этом древнем храме во всех стенах находится множество отверстий, кажущихся маленькими и узкими, ибо только руку можно просунуть в них, но внутри стен расширяющихся в большие и широкие горшки». Вообще это попытка настоящего научного описания исторического памятника, сделавшая бы честь любому европейскому антикварию XVII века. Отдельно описаны столбы (колонны), изучены стены и сделан вывод о существовании когда-то роскошного иконостаса (правда, неверный) и др. Кульчинский принял меры к укреплению древней церкви против подмыва Неманом («велел построить у горы забор, привалить его навозом, а также велел посадить тут разные деревья») (Подробнее: Рогов, 1966, 200, 205).

⁵ Уже в так называемых «Поморских ответах» (1722), составленных под руководством главы поморских староверов Андрея Денисова, содержался тщательный анализ сомнительных мест в текстах, опиравшийся на палеографические наблюдения и историческую критику. Старообрядческое собирательство и знаточество послужили важным подспорьем становлению научных знаний о древнерусском искусстве и церковной материальной культуре. Однако позже старообрядческая среда стала источником многочисленных подделок «под старину», предназначенных для собирателей, дворян или своих же единоверцев-купцов.

⁶ На основе последней а 1839 г. был составлен учебник для духовных семинарий «Церковная археология в вопросах и ответах». Распоряжение о создании «церковно-археологического» свода было сделано еще при Елизавете Петровне, но осуществить его не удавалось вплоть до 1803 г.

⁷ Страстным коллекционером и в известной мере даже археологом был и последний польский король Станислав Август Понятовский. В 1781 г. Тадеуш Чацкий, по поручению «короля и примаса… вскрывал королевские могилы на Вавеле, находя для Изабеллы Чарторыйской разные древние и ценные находки», причем король задавал своим корреспондентам вполне продуманные вопросы. (Abramowicz, 10; цит. по: Алексеев, 1996).