До этого развалины отождествляли с Десятинной церковью только по традиции и сам митрополит Платон, например, сомневался, правильно ли это: «… она ли есть Десятинная оная славная и на сем ли месте была… предоставляем другим тамошним ученым любопытнее в сие войти». Пренебрежение к кладкам до этого было откровенным: «Никогда бы я не подумал, что она так брошена и презренна, как я ее нашел», — писал кн. Долгорукий. Митрополит Евгений решил взяться за решение вопроса археологическими способами. Работы провели по его поручению священник Михаил Кочеровский и Кондрат Андреевич Лохвицкий (чиновник 5-го класса и энтузиаст, не очень образованный, но энергичный) при участии Берлинского, благодаря дневнику которого мы точно знаем о времени начала работ. С начала августа 1823 г. шла подготовка, 28 числа он запишет: «С Евгением у Десятинной начал копать…»; сам митрополит наблюдал за работами непрерывно,'
Осенью 1824 г. решено было открыть весь фундамент. Работали быстро, грунт складывали рядом — но до его просмотра не дошло. Народ многочисленными толпами стекался «к этой раскопке» собирать осколки мрамора как реликвии. С отъездом Болховитинова работы были прерваны, «находки и выводы ученого митрополита потерялись в массе научной информации — но так, как теряется в готовой картине общий набросок композиции, сделанный углем» (Славина, 1983, 36). Важно отметить, что исследования планировались и проводились как научные, для антропологического анализа скелетов приглашался медик. Болховитинов стремился «обратить внимание и на материал стен… на четверо-угольный тонкий кирпич… на цемент или раствор между кирпичами толщиною вдвое против кирпичей…» «Нужно также узнать глубину фундамента и качество… камней и заливки оных; нужно вскрыть весь пол… — не найдется ли погребов или каких склепов и фобов… Сведущий в зодчестве догадливый архитектор найдет много и других нужд при раскапывании сего древнего храма, без всякой пользы… доныне остававшегося», — писал он. (Болховитинов, 1825, 399–401).
Лохвицкий обмерил открытые части, но не очень удачно. В 1826 г. архитектор П.Е. Ефимов, предполагая выстроить храм по своему проекту, продолжил раскопки совместно с Берлинским, и заново снял план здания. Среди находок этого сезона отмечаются уже и мелкие (монеты, кресты, перстни). Но возникшая вокруг проекта сложная интрига в конце концов завершилась отстранением Ефимова.3 Сенсационные для своего времени находки пробудили интерес общества, показав сокровища под ногами. Лохвицкий сам скажет о себе: «Рылся я в этой древней столице русских славян не для славы, почести или сокровищ. Италия охраняет как святыню черепки древней Помпеи и Геркуланума, а мы, русские, ужели охладеем к остаткам истинной свято-киевской древности!» (Оглоблин, 1891, 151). Вообще же и его, и Турчаниновой активная исследовательская деятельность была сильно окрашена мистицизмом. Их цели, сколько можно судить, далеки от понятия «наука». Близкие к масонским кругам писательница-мистик А. А. Турчанинова и знакомый с И.Н. Новиковым К. А. Лохвицкий пытались найти в руинах знаки и элементы «древнего знания» (Формозов, 1981). Немудрено, что снятые планы не отличались точностью.
Успех работ в Киеве был переменчив. Созданный здесь Временный комитет изыскания древностей, кроме профессоров университета, включал и дилетантов. Раскопки профессора А. И. Ставровского в усадьбе Королева (ц. Федоровского Вотча монастыря?) были проведены крайне плохо. В это же время активно работает А. С. Анненков — богатый помещик, отставной гвардии поручик. Уже в 1820-х гг. он выразил желание построить на месте Десятинной церкви новую, для чего купил огромную усадьбу в «городе Владимира». Этим откровенный и небескорыстный кладоискатель надолго воспрепятствовал организации правильных раскопок в важном месте, древнейший район Киева оставался закрыт и даже мало известен.4 Анненков активно работал в Киеве с 1837 г., когда вернулся из Санкт-Петербурга. Однако он не описывал открытое, мало стремился понять его, не допускал иных раскопок на купленной им земле и скрывал от коллег найденные древности. Впрочем, 0н заботился о графической фиксации и неизвестные раньше планы, снятые им, время от времени обнаруживаются в архивах.
Попытки научного подхода. Равнодушие к средневековым памятникам не столько определялось молодостью археологии, сколько накладывало тяжелый отпечаток на ее развитие. Не только русское общество первой половины XIX в., но и профессиональные исследователи древностей мало интересовались средневековыми руинами храмов, оставив их любителям и просто кладоискателям. Серьезные историки долго пренебрегали «церковной археологией», превратив ее в своего рода царство дилетантизма, где знание накапливалось методом проб и ошибок.
Научные раскопки церковных древностей начали отделяться от любительских примерно в 1840-х гг. Государство в это время уже обратило на них пристальное внимание. Николай I проявлял интерес к русским памятникам и еще в 1826-27 гг. повелел собирать сведения о средневековых русских древностях, запретив их разрушать (хотя и разъяснил, что «чинить ненужного не надобно» (Данилов, 1886, 17). Археология должна была стать опорой самодержавия и православия, особенно в областях с нерусским населением, где изучение древностей X–XIII вв. оставалось одной из опор русификаторской политики вплоть до начала XX в. Исследовать остатки древнерусских храмов в Западном крае было «политически корректно», ведь, как писал в 1864 г. один из ревнителей православия, «памятники остаются в забытии, многие из церквей и монастырей падают и разрушаются от времени, другие уже погибли под гнетом латинства».6
Археологические исследования православных храмов с 1840-х гг. в западных губерниях оказались под особым покровительством властей и велись гораздо активнее. Например, Д.Г. Бибиков, генерал-губернатор Киева, считал первой задачей археологии — борьбу с польской культурой! При нем «история с археологией поистине были модными науками в Киеве: ими увлекалось и киевское чиновничество, ими волею-неволею увлекалось и польское дворянство. Бросились взапуски на поиски в крае памятников старины» (Романевич-Славитинский, 1876, 209–210). Неэффективный Временный комитет был закрыт (1845), его дела переданы возникшей в 1843 г. Киевской комиссии по разбору древних актов, куда вошли художник Ф.Г. Солнцев и проф. А. И. Ставровский.
Ставровский представил подробную программу исследований, включавших как важнейшую часть «описание памятников христианской Древности в южной России»; планировались раскопки фундаментов Церквей св. Ирины в Киеве и св. Василия в Овруче (планы, фасады, разрезы и детали), доследования Десятинной церкви. «В описании этих памятников изображать их историю, рассматривать их в архитектурном отношении, описывать развалины в настоящем их виде и находимые в Них вещи, остатки древней живописи, древнюю церковную утварь и проч. и, наконец, строительные материалы» — так формулировался подход к зданию как историческому источнику, который сегодня назвали бы «комплексным» (Левицкий, 1893, 59). Правда, осуществить программу не уцалось — денег на раскопки вовремя не нашли, а в 1840-х гг. верхний Киев уже полностью перестроили. Кроме того, памятники церковного зодчества ценились прежде всего как носители живописи (фресок мозаик), резьбы и т. п., в меньшей степени — как образцы «вида древнего византийского зодчества». Лишь в 1846 г. Ставровский, открыв остаток нераскопанной Лохвицким церкви, снял новый план, но материалы не опубликовал. Площадь древних памятников предстает на рисунках того времени изрытой ямами или канавами, заваленной кучами земли и мусора.7
Однако именно с конца 1830-х гг. ведут первые успешные раскопки храмов, побудительным стимулом к которым был поиск исторических сведений, а не кладов. В Старой Рязани предпринял работы на собственные средства увлеченный стариной «купеческий сын» Дмитрий Тихомиров (Тихомиров, 1844). Его полевые материалы представляют большую ценность: не имея ни специального образования, ни опыта археологических работ, он обладал частыми у тогдашних купцов качествами добросовестности и трудолюбия. Ставя целью открыть погребения рязанских князей и епископов и тем подтвердить летопись, он сам наметил место будущих работ. Методика не отличалась от обычной для середины XIX в., но зато масштабы и упорство в доведении работ до конца заслуживают быть отмеченными. Проложив траншею поперек храма, рабочие «обрыли» его по периметру, лишь затем начав расчистку внутреннего пространства. Пожалуй, среди работ дилетантов, сведения о которых дошли до нас, это самые методически успешные. Тихомиров сумел добиться полного вскрытия. Уже найдя и изучив погребения, считая задачу в общем выполненной — он все же пытался очистить собор снаружи, «чтобы лучше можно было иметь понятие об архитектуре XII века». Конечно, выводы по результатам работ звучат наивно, а описания погребений не очень вразумительны — но все же автор стремился изучить памятник в его среде и в связи с историей. Чрезвычайно важно, что результаты были подробно опубликованы вместе с чертежами.8
