Когда через минуту он поднял голову и взглянул на Тосю, то был удивлен ее бледностью. Она стояла и покачивалась из стороны в сторону, вот-вот упадет на землю. Алексей стремительно бросился к ней, не на шутку перепуганный, подхватил ее за плечи.

— Что с вами, Тося?!

Она закрыла руками лицо и так стояла неподвижно, наверное, с минуту.

— Что случилось? Что?

— Ничего, — наконец-то вымолвила она. — сейчас пройдет.

— Нет, вы скажите, что произошло?! — допытывался Алексей.

— Это топор из нашего двора... Еще на днях хозяйка искала... — сорвалось с побелевших Тосиных губ.

Прощание было недолгим. Русов обошел кабинеты уголовного розыска, пожал руки всем, кого застал на месте, и отправился на вокзал. Прощай, Волгоград! Прощайте, люди, с которыми успел познакомиться в этом замечательном городе! Доведется ли встретиться?

Возможно, с кем-нибудь и сведет судьба. Но наверняка Алексей встретится с одним человеком — с Лещевой. Когда она призналась в присвоении и распродаже вещей, этого было достаточно, чтобы получить санкцию прокурора на ее арест. Однако впереди предстояла большая работа.

Преступник нередко сознается в меньшем преступлении, чтобы уйти от ответственности за более тяжкое. На это, очевидно, и рассчитывала Лещева. Однако за те пять суток, пока ее везли от Волгограда до Сыртагорска, она могла многое передумать, выдвинуть новые версии. Торопиться с выводами не следовало. Но воображение у Алексея работало настойчиво, и в голове сложилась вполне вероятная история гибели Малининой. Необъяснимым оставался лишь один факт — письмо, которое пришло из Воркуты.

Знает ли о нем Лещева? Этот вопрос мучил Алексея. А задавать его подследственной бесполезно, только насторожишь ее. Как построить допрос, чтобы она сама о нем упомянула?

И вот они снова друг против друга. Только за окном не волгоградское щедрое солнце, а сыртагорский дождь, мелкий, неуемный. Вокруг как-то серо, пасмурно. Лещева сидит на стуле, сгорбившись, посматривает на Русова искоса. Она немного похудела, осунулась, глаза стали еще больше и еще настороженнее.

Алексей принялся уточнять, когда, где, при каких обстоятельствах вещи Малининой попали в руки Лещевой. Она начала было отвечать, но сбилась, перепутала время и вдруг оглянулась, будто опасаясь, что ее могут услышать посторонние, приложила палец ко рту и полушепотом сказала:

— Не хотела подводить знакомого человека, но не могу больше, совесть мучает. Возьму грех на душу. Веркины вещи мне передал Кузьма Приходько.

«Запасный выход... — подумал Алексей, — но ничего, разберемся».

— Кто он такой?

— Это из Воркуты. Мы там жили вместе. Он встретил меня в Москве на Ярославском вокзале и как узнал, что я еду к мужу, то притащил чемодан и говорит: «Отдай Петру, он в курсе дела». Уже в поезде, далеко от Москвы, я рассмотрела, что это Веркины вещи.

— Как же они к нему попали?

— Откуда мне знать! Он еще сказал: «Хорошо с Николаем погуляли в Москве».

— С каким Николаем?

— А я-то что, спрашивала? Наверное, с тем, который с Веркой ехал. Это одна шайка-лейка: и Николай, и Приходько, и Петро.

Сначала Русову показалось, что все это очередная выдумка, в которой нет ни капли правды, и что Приходько — лицо вымышленное. Но стоило связаться с Воркутой, как сразу выяснилось, что Кузьма Остапович Приходько действительно живет в городе, работает на шахте, хорошо знает Лещеву и в прошлом году, в начале сентября, ездил в Москву, в командировку. Воркутинская милиция подробно допросила Приходько. Он показал, что шестого сентября, будучи в Москве, встретил Лещеву на Ярославском вокзале. Но никакого чемодана ей не передавал, а только помог ей перенести вещи через Комсомольскую площадь на Казанский вокзал.

Алексей вчитывался в протокол допроса Приходько и чувствовал, что тут завязан какой-то новый узел и без Приходько его не распутать. Но ему повезло. Приходько, командированный в один из городков, дорога к которому вела через Сыртагорск, сам зашел в горотдел. Высокий, тучный, с толстыми щеками и маленькими заплывшими глазками, он заговорил нараспев мягким тенорком, который так не соответствовал его массивной фигуре:

— Меня уже допрашивали, и я все рассказал. Но вот решил зайти, поскольку случай представился.

— Очень хорошо: ведь Лещева-то другое показывает. Придется провести очную ставку, — пояснил Алексей.

На очной ставке Приходько повторил свои показания. Лещева, разыграв возмущение, напустилась на него:

— Ты что врешь! Запутать хочешь?! Ты же подошел ко мне, когда я стояла у камеры хранения. У тебя же был в руках коричневый чемодан, и ты отдал его мне, когда узнал, что я к Петру еду!

— Что ты, Анна! Что ты! Никакого у меня чемодана не было. Вспомни: ты получала вещи у первого окна, а я сдал свой баульчик в последнем окне и шел оттуда. Тут мы и встретились, поздоровались. Ты получила, хорошо помню, хозяйственную сумку, перевязанную скрученным бинтом, и два чемодана. Один черный, потертый, а другой новый, коричневый со светлыми металлическими угольниками.

— Врешь! Все врешь! Это твой чемодан!

— Лещева! Имейте выдержку, — строго предупредил Алексей.

— Что ты, что ты! Неужели забыла, Анна, — продолжал Приходько. — Ты еще хотела носильщика взять, а я говорю: «Давай помогу». И понес оба чемодана на Казанский, а ты шла с сумкой.

— Вы подтверждаете эти показания, Лещева?

— Ни в коем случае! Ни за что! Он все врет! Вы не смотрите, что он тихоня. Он такой, все может, из бывших. Сидел за кражу и теперь тень наводит...

Лицо Лещевой обострилось, горящие яростью глаза то сужались, то делались огромными. И вся она, похожая на ястреба, подалась вперед, готовая вцепиться в лицо Приходько. Тот же съежился на стуле и пугливо оборачивался к Русову, как бы ища защиты.

— Ага, отвернулся, стыдно стало! — продолжала бесноваться Лещева. — Ты же сам говорил: «Хорошо в Москве погулял с Николаем», а теперь отпираешься! И чемодан отдал. Я еще не хотела брать, своих вещей полно, а ты: «Помогу, помогу». Вот и отвечай теперь!

— Что же это такое, товарищ следователь, — умоляюще смотрел на Русова Приходько. — Она же бессовестно наговаривает.

— Ах, наговариваю! Не по вкусу пришлась моя правда. Я всех вас выведу на чистую воду!

— Гражданка Лещева, помолчите. Записываю показания каждого так, как вы их даете.

— Товарищ следователь, поверьте мне. Я могу все повторить слово в слово. Она получила чемодан, я только помог перенести, и все. Потом попрощались на вокзале. Она еще попросила меня письмо отвезти.

— Врет! Опять врет! Бесстыжие твои глаза!

— Лещева! — Русов ударил ладонью по столу. — Да помолчите вы, наконец! — и обратился к Приходько: — Какое письмо?

— Не знаю. Велела в Воркуте опустить в почтовый ящик. Я еще говорю ей: «Нескоро попаду в Воркуту, закончу дела и поеду на Полтавщину отдыхать». А она мне: «Ничего, говорит, хоть когда, только в Воркуте опусти».

— Что же на конверте было написано? Какой адрес?

— Не помню. Знаю, что письмо было в Сыртагорск, а кому — не помню.

— А-а, утопить хочешь! — вновь закричала Лещева. — Но я тебе еще покажу, долго будешь помнить!

— Гражданка Лещева! — строго и сдержанно сказал Алексей. — Я начинаю думать, что вы умышленно мешаете выяснить истину. Вы подтверждаете показания Приходько?

— Это наговор, а не показания.

— Так и в протокол занесем...

Когда очная ставка окончилась и Приходько вышел, Алексей спокойно продолжил допрос Лещевой:

— Итак, сколько мест у вас оказалось, когда вы прибыли на Казанский вокзал?

— Все, сколько было.

— Но вы один чемодан отправили багажом.

— Это с картошкой.

— А-а, ну-ну. Понятно. И телеграммы из Москвы вы послали с благими намерениями?

— Я тут ни при чем. Мне Верка велела.