Опасался Луценко преждевременно спугнуть преступную группу. К нему давно поступил сигнал о подозрительных попойках гуртоправа Берекенева и его сыновей. Как ни укрывались скотники от чужого глаза, людям все становилось известно. Но выпивка — это еще не преступление. И даже то, что ветфельдшер Нефедов зачастил по вечерам на гурт Берекенева, а по утрам ходил опухший и злой с похмелья, — даже эту подозрительную дружбу нельзя было вменить им в вину.

Привлек Луценко к этому делу своих верных осодмильцев — чернявых, как жуки, братьев Калмыковых, Ванюшку и Мишку, сутулого, но цепкого Леху Соловьева с завода НКПС. И личным сыском не пренебрегал. Для тайных поездок коней с совхозной конюшни не брал, предпочитал велосипед, оставляя его у знакомых на хуторе.

Но старый Берекенев ловко обделывал свои делишки. Долго не удавалось поймать его на чем-то.

И только тогда, когда выследил Луценко запряженную парой сытых вороных бричку, подъехавшую к гурту Берекенева в позднее ночное время, только тогда почуял инспектор, что напал на верный след. Не посчитался он с бессонной ночью. Посидел в засаде, покараулил. Перед рассветом дождик брызнул. Продрог инспектор, но не прогадал. Чуть свет тяжело нагруженная бричка с тем же неизвестным возницей на рысях помчалась в город.

Задерживать ее на месте Луценко не стал, пошел пешком по влажным колесным колеям. Они привели его в Старую Отраду к дому матерого спекулянта Кузьмы Кобышева.

И тут Луценко тоже не стал спешить. Старшего милиционера Овчинникова поставил наблюдать за домом Кобышева. А сам отправился в райотдел и в прокуратуру. И на следующее утро сидел в своей резиденции над магазином отрадненското сельпо в полной уверенности, что из совхоза вот-вот за ним приедут.

Потому и улыбался Василий Самсонович, горяча Бинокля, что в сумке его, висевшей на боку, вместе с протоколом об изъятии ворованного мяса лежали протокол допроса задержанного на рынке Кузьмы Кобышева и санкция прокурора на арест всех участников преступной группы...

— А, товарищ начальник приехал! — подобострастно засуетился Берекенев, принимая у Луценко повод. Жирное бабье лицо старого гуртоправа растаяло в широчайшей улыбке, но маленькие заплывшие глазки бегали торопливо и беспокойно. — Проходи, дорогой, гостем будешь. Бишбармак варили, водка есть...

— Нефедов не у вас? — сухо спросил Луценко. — А ну, пошли сына за ним. Инспектор, мол, требует сюда с вчерашним актом...

К обеду операция была закончена. Завхоз Тимофеич, все еще не веря своим глазам, изумленно поглядывал то на груду доставленных со скотомогильника грязных шкур, то на притихшее на корточках семейство Берекеневых, то на понурого, сразу будто слинявшего ветфельдшера Нефедова, то на инспектора Луценко, писавшего протокол на столике. Рядом с его наганом лежал финский нож, отобранный у младшего Берекенева.

Больше всего радовался старый казак избавлению от страха. Он живо представлял себе, как завтра на всех четырех фермах совхоза люди спокойно вздохнут, узнав, что не было и в помине никакой «сибирки». Ну, а воров жалеть нечего. Теперь завхоз был уверен, что хоть и молод Луценко, но воздаст всей шестерке по заслугам. И потому, когда все кончилось, он с особой почтительностью подвел к участковому инспектору гнедого Бинокля...

Через месяц состоялся суд. Все участники преступной шайки Берекенева получили по 10 лет лишения свободы с конфискацией имущества. А еще через неделю Тимофеича срочно позвали к директору. В кабинете сидел, усмехаясь, и Василий Самсонович. Директор молча протянул завхозу листок бумаги. Распоряжение было написано размашистым почерком:

Ниже стояли подпись директора и дата — число и месяц 1934 года.

За тридцать пять лет в послужном списке полковника милиции В. С. Луценко записано множество дел — разных, сложных, опасных. Но действовал Василий Самсонович всегда одинаково — по закону, по справедливости.

С раннего утра в городе звенели трамваи. Спешили на рынок домашние хозяйки. Возле магазинов вырастали хвосты очередей. Черные зевластые репродукторы на столбах собирали толпы людей. Каждому хотелось услышать сводку Совинформбюро.

Покачиваясь, проплывали по улицам зеленые туши аэростатов воздушного заграждения. Девушки в пилотках с трудом удерживали стропы.

На площади Павших борцов школьники осаждали кинотеатр «Комсомолец». Там перед «Коньком-горбунком» показывали киносборник о разгроме немцев под Москвой. Милиционеры-регулировщики сменили белоснежные шлемы на стальные серые каски. За спинами у них поблескивали стволы карабинов.

В жаркие июльские дни сорок второго года в Сталинграде все чаще и чаще стали завывать сирены. Укрываясь в подворотнях, непоседливые мальчишки безбоязненно наблюдали за небесной синевой, куда по блестящим, будто игрушечным, самолетам торопливо и зло стреляли зенитки.

14 июля Сталинградская область была объявлена на военном положении. Но, даже узнав об этом, жители города еще не догадывались, что на дальних подступах к Сталинграду уже начиналась невиданная ранее в истории войн битва...

Вечером 11 июля в Сталинградский комитет обороны поступило тревожное сообщение из Серафимовича. Гитлеровцы появились у границ района. Член городского комитета обороны, начальник областного управления НКВД А. И. Воронин срочно вылетел туда.

А на рассвете по притихшим улицам Серафимовича, провожаемые истошным лаем собак, промчались несколько полуторок. Проскочив на большой скорости перелесок, они вырвались на пыльный большак.

Сидевшие на машинах люди, зажав коленями винтовки, застыли в каком-то суровом напряжении. К разговорам никого не тянуло. Каждый был наедине со своими думами, взвешивал, оценивал происходящее.

Работников милиции и бойцов местного истребительного батальона подняли ночью по тревоге. Поставили задачу: задержать противника до подхода наших войск. И вот машины, нещадно подпрыгивая на ухабах, но не снижая хода, везли людей к дальнему хутору Горбатовскому, где им предстояло принять первый бой.

В хутор вошли, соблюдая осторожность. Но тут все дышало спокойствием. По заросшим улицам неторопливо бродили куры. Лениво пощипывали траву телята. Дымились летние кухни.

— Дюже ночью сильная стрельба была. Так стреляли, ажник земля дрожала. И недалече где-то. Похоже, под станицей Боковской, — рассказала приезжим дородная казачка, загонявшая хворостиной гусей на баз.

Начальник милиции Филиппов, собрав людей, сказал:

— Вести неутешительные. Немцы рядом. А где точно и сколько их — не знаем. Сидеть сложа руки не имеем права. В разведку пойдут... — Он замолчал, оглядывая строй. — Оперуполномоченный Пономарев, участковый Коротков, проводник служебно-розыскной собаки Головачев, берите «эмку», на ней в случае чего легче проскочить.

Через несколько минут машина скрылась за горизонтом. Вскоре разведчики достигли лощинки. Дальше ехать было рискованно — впереди лежал хутор. Машину замаскировали ветками. Оставили возле нее шофера, а сами двинулись по огородам к хутору.

Постучали в окно крайней хаты. Увидев во дворе людей с красными звездочками на фуражках, хозяйка всплеснула руками:

— Господи, да откуда же это милиция? Уходите, родимые, быстрее огородами, покудова германец вас не заметил.

От нее разведчики узнали, что ночью была сильная стрельба, жители отсиживались в погребах и ямах. А на зорьке в хутор заявились немцы. На мотоциклах.