— Нет!

Яков в тревоге срывает простыню. Нога цела! И бинтов, кажется, стало меньше. Снова знакомый голос:

— Ходить будешь, плясать будешь!

— Спасибо, доктор...

— Ай, молодец! Не человек — богатырь! Из Сталинграда, говоришь?

— Оттуда...

Вчера я снова был у Якова Ивановича Котова. Живет он на улице Овражной. Яков Иванович показывал мне свои награды. Главная из них — орден Ленина. Это за Сталинград. За Волгу. За спасенных людей. За железное мужество...

Я приду к нему снова. А вчера Яков Иванович торопился. Есть на заводе «Красный Октябрь» в термическом цехе боевая дружина. Ее командир — Яков Иванович Котов.

Вчера у него было дежурство. Я провожал этого человека до остановки трамвая. На нем был праздничный костюм. Он надежно скрывал старые раны. Я-то знал, что они очень болят у Якова Ивановича к непогоде. Мы шли по новым улицам и просто молчали. А потом разговорились. Котов делился своими думами о новом городе. Он ясно видел его. Город тепла и света. Город хороших, щедрых людей. Город без милиции... А еще виделась ему земля. Обновленная, солнечная, мирная. Земля без убийств, мир без войн... За это человек свыше тридцати лет стоял на страже спокойствия людей, за это он отдал на сталинградском рубеже один год из своих пятидесяти семи. Но год этот — как целая жизнь.

Я слушал и проникался его уверенностью.

— Федька... Ты куда?

Федя глянул мельком сверху вниз на мальчишку-соседа и, ничего не ответив, продолжал слушать милиционера Черненко. Тот, гулко стуча сапогами по настилу моста через воложку, шагал рядом и говорил:

— Всех подозрительных задерживай. Проверяй документы. Дело серьезное... Вчера вон от нефтебазы ракетой сигналили. Может, диверсант, а может, и из местных кто поджидает фрицев, затаился. — Черненко замолкает на минуту, потом, озабоченно глянув сбоку на Федю, хмурится и, словно недовольный чем-то, продолжает: — Ближе как на десять шагов не подпускай к посту. Первый выстрел — предупредительный, второй... это самое.

Дядя Петя не говорит, что такое «это самое», но Федьке и так понятно, не маленький, в девятый перешел.

На плече у Федьки — винтовка. Самая настоящая, боевая, со штыком, на поясе — патронташ, с настоящими боевыми патронами. Федька поддерживает ремень винтовки на плече, чуть заметно, для себя только, ухмыляется: «Смешной этот дядя Петя: то «проверяй документы», а то «ближе как на десять шагов не подпускай».

Милиционер Черненко, в общем-то, не смешной, конечно, и Федька его уважает, потому что Черненко смелый, у него твердый, решительный характер. Когда Федьке доводилось как бригадмильцу дежурить вместе с дядей Петей, Федька видел: Черненко даже пьяные дебоширы, которым, как говорят, море по колено, побаивались. А ведь дядя Петя вроде ничем особенным и не отличается. Ростом так, прямо, мелкий. То ли дело, скажем, сержант милиции Бульбенков — гора-человек! Плечищи — во! И весь вообще тучный, тяжелый, разговаривает с кем — наклоняется, чтобы лучше услышать со своей высоты. Даже с начальником отдела так разговаривает: привычка, наверно. Со стороны кажется, будто взрослый с ребенком говорит. Черненко, пожалуй, в два раза меньше Бульбенкова.

И сейчас вот: идут они вдвоем по деревянному наплавному мосту через воложку, идут рядом, плечо к плечу, будто два паренька, только один паренек в фуфайке, на ногах кирзовые грубоватые сапоги, другой в милицейской форме.

— С винтовкой не балуй, на предохранителе держи...

На той стороне воложки Черненко и Федьку поджидают еще три парня: Генка Новиков, Толяй Зубанев и Петька Моисеенко. Петро и Федька Карасев — самые мелкорослые бригадмильцы, а Генка и Толяй с винтовками на плече вполне подходяще выглядят. Генка и постарше на год, поэтому дядя Петя доверяет ему самостоятельно отвести на пост Толяя и самому встать на свое место, у перекрестка дорог, что петляют по займищу от плантации к плантации. Черненко объясняет, а Генка останавливает его:

— Знаю я, дядь Петь, это ж около Песчаного озера, я там прошлым летом до полсотни красноперок надергал...

Милиционеру Черненко не нравится, что его прерывают, он смотрит на Генку, делая многозначительную молчаливую паузу, но мораль читать ему не хочется, он торопится домой, а нужно еще Федьку на пост отвести.

Петро Моисеенко остается у моста, Генка и Толяй, шурша сапогами по сухой полынной целине, пошли в глубь острова, а Федьку Черненко повел куда-то вдоль воложки, туда, где напротив, километрах в двух-трех, белеют круглыми баками, похожие на большущие консервные банки, огромные баки нефтебазы. Их шесть штук, и если немецкие «хейнкели» и не разбомбили еще песчанскую нефтебазу, то только потому, наверное, что разместилась она в леске, среди деревьев. Вот листья с деревьев скоро облетят совсем, и тогда все видно будет, как на ладони.

Война с каждым днем все ближе и ближе к Песчанке. И вой сирены, и татаканье зениток, что стоят в кулисах за слободой, стали чем-то обыденным. Фашистские самолеты нередко появляются в небе над Песчанкой. Сама Песчанка их, конечно, не очень-то интересует, они пролетают дальше. Бывает, ночью поймают прожекторы в перекрестье лучей и ведут вражеский самолет по небу, зенитки бьют, торопятся. Словно соревнуются одна с другой. Осколки от снарядов падают прямо на улицы Песчанки. В общем, война уже приучила к себе песчанцев. С тревогой посматривают они за Волгу, на запад, где-то там, у самого горизонта, можно заметить дымки взрывов, там фронт.

— Ну, вот здесь и будет твой пост, значит, — останавливается Черненко. — Через четыре часа заменю.

— А чего я тут в самом лесу стоять-то буду? — усомнился Федька. — Деревья сторожить, что ли?..

— Ты здесь вроде бы как в пограничном секрете, понял? — объяснил дядя Петя. — Как ежели не наш человек, он в лесу, в чащобе будет скрываться... Ну, а ты тут как тут.

Федька кривит в усмешке рот: чего дядя Петя с ним, как с мальцом, разговаривает?.. «В секрете», «пограничник»...

Черненко оглядывает местность вокруг: впереди небольшая круглая полянка, справа колючие кусты терновника. Слева — старый вяз.

— Будь, — коротко прощается с Федькой Черненко, и не то просто подняв руку в приветствии, не то взяв ее под козырек по-военному, шурша сухой листвой, уходит. Его фигура мелькает среди деревьев, потом пропадает. Федька остается один.

И сразу же, как только остается один, прислушивается к себе. Что-то с ним произошло. Тревожно, ответственно одному стоять в лесу. Вдруг и на самом деле диверсант появится — война ведь. Хорошо из кинозала смотреть, как задерживают на границе шпионов: хоть и волнуешься, а все же помнишь, что это в кино. А тут...

Федька снимает с плеча винтовку — тяжела винтовочка. В патроннике замер-притаился патрон с головкой пули, направленной в круглое дуло ствола. Нажал спусковой крючок, и она яростно взвизгнет и умчится, чтобы через секунды кого-то убить, лишить жизни.

Федька словно чувствует, когда остается в лесу один на один с винтовкой, как взрослеет. Заправив выбившуюся прядку светлых волос под фуражку, он потрогал патронташ. В патронташе лежит еще пять патронов. Федька отстегивает одной рукой ремешок, потом, прислонив к молодому осокорю, у которого стоял, винтовку, высылает патроны в ладонь. Глухо звякнув, они рядком укладываются в руке. Федька чувствует тяжесть и холодок металла. Сейчас они ручные, как игрушки, безопасные. Один патрон падает с ладони на землю. «Вот черт, не потерять бы», — пугается Федька и наклоняется, потом становится на колени: в желтой опавшей листве под ногами не так-то легко отыскать медный патрон. Дядя Петя строго предупреждал ребят: «Не вздумайте в галок палить, каждый патрон на учете, за каждый отвечаете». Толяй еще усомнился: «Что уж патрон-то, не золотой ли?» — «Хуже, — сердито ответил Черненко, — за каждым патроном — смерть. — И добавил, поясняя: — Дело не в ценности, а в опасности и в ответственности».