— Не беспокойся, Григорий, бумаги в надежном месте, — Ирхин распахнул дверцу пустого шкафа, потом горестно поскреб затылок. — Как думаешь, часы спрятать или повременить еще?

— Нехай висят, — твердо сказал Колесников и подтянул гирьку ходиков. — Без часов дом, как сирота... Ладно, пойду. К обеду жди... — и, поправляя на плече винтовочный ремень, сбежал с крыльца.

Однако к обеду Колесников опоздал. Солнце давно перевалило за полдень, когда он, исцарапанный, в изодранных брюках, устало сел на сельсоветское крыльцо.

— Заметили, гады, — пояснил он выбежавшему навстречу Ирхину. — Пришлось отстреливаться. По балке еле-еле продрался через кусты... — он помолчал, закурил. — Телефон еще работает?

Они пошли к телефону. Ирхин начал крутить ручку. Но с улицы донесся треск мотоциклов. Участковый выглянул в окно.

— Фрицы! — крикнул Колесников. — Звони быстрее!

Он выскочил на крыльцо, припал к винтовке. Гулко прозвучал выстрел, и передний мотоциклист свалился набок.

— Связь не работает! — услыхал Колесников за спиной тревожный голос Ирхина.

— Уходи быстрее через окно к балке. Сообщи нашим. Я пока задержу тут немцев! — не оборачиваясь, приказал Колесников.

Мотоциклы резко затормозили. По сельсовету полоснули пулеметные очереди. Колесников залег, перезарядил винтовку. Выстрелил, тщательно выбирая цель. И еще один фашист безжизненно клюнул головой.

Гитлеровцы усилили огонь. Со звоном разлетелись стекла в рамах. Рядом разорвалась граната. Колесников приподнялся, ловя на мушку новую мишень. В это время грянула пулеметная очередь. Прошитый десятком пуль, участковый уполномоченный рухнул на ступеньки...

А в пустом, изрешеченном доме на стене неторопливо тикали старые часы-ходики с подвесной гирькой. Было пять часов дня 17 июля 1942 года.

На дальних подступах шел первый бой за Сталинград, за Волгу.

15 сентября 1942 года к Краснослободску на помощь осажденному Сталинграду подошла 13-я гвардейская дивизия генерала Родимцева. Командование дивизии решило начать переправу немедленно, не дожидаясь темноты. Дорог был каждый час. Защитники города с трудом сдерживали натиск врага.

В томительном ожидании переправы красноармейцы и командиры, уставшие после трудного марш-броска по степным дорогам Заволжья, тревожно смотрели на горящий город. Сюда, на левый берег реки, отчетливо доносился несмолкаемый гул боя. Бойцы сурово хмурились, говорили мало, скупо:

— Жмут, гады!

— Широка Волга-то, абы как не переплывешь...

И вдруг откуда-то издалека взлетел звонкий голос:

— На погрузку!

Серые шинели пришли в движение. Нескончаемой цепочкой бойцы побежали к берегу...

Через несколько минут, разгоняя белые буруны, к городу устремились катера и небольшие буксиры, запрыгали на волнах весельные лодки. И когда первые группы бойцов почти достигли крутояра там, где высится старый пивзавод, в воздухе появились фашистские бомбардировщики.

Почти в то же время по переправе начала бить вражеская артиллерия. Разрывы, косматили реку, окатывая бойцов водой. Кое-где уже виднелись перевернутые лодки и барахтающиеся в воде гвардейцы.

Особенно губительный огонь вели фашисты из орудия, установленного в полуразрушенном здании бывшего управления НКВД. Отсюда хорошо просматривалась Волга, и гитлеровцы вели огонь прямой наводкой.

До подхода 13-й гвардейской дивизии участок обороны по берегу Волги, где доныне уцелели развалины бывшей мельницы, вместе с другими воинскими подразделениями занимал и истребительный батальон, состоявший из работников управления НКВД и милиции.

Землянки батальона были отрыты в отвесном берегу. Пахло в них плесенью, сыростью. Сколоченные из неструганных досок столы, составленные из снарядных ящиков нары — вот и вся обстановка.

Оперативным работникам управления НКВД Петракову, Кочергину, Ромашкову и Сердюкову редко приходилось бывать в своей землянке. Одно задание сменялось другим: ходили в разведку, устанавливали связь с обороняющимися частями. Каждый раз возвращались уставшими, и, может быть, поэтому тесная землянка казалась им уютной, обжитой.

В этот день они коротали выпавший свободный час каждый по-своему. Привалившись к влажной стенке, дремали Валентин Сердюков и Петр Иванович Ромашков. Кочергин, насупившись, деловито пришивал пуговицу к гимнастерке. Петраков поставил на ящик потрескавшееся зеркальце, намылил щеки, присел на корточки и старательно скоблил бритвой подбородок.

— Уж не на свидание ли собираешься, Иван Тимофеевич? — пошутил Кочергин.

Петраков улыбнулся, поднял на него глаза, но не успел ничего сказать. Где-то совсем рядом ухнул взрыв. Земля вздрогнула, с потолка посыпался песок.

— Опять начали! — недовольно сказал Петраков.

Взрывы следовали один за другим, сливаясь в сплошной грохот. Земля тряслась, как в ознобе.

Неожиданно мешковина, прикрывавшая вход в землянку, откинулась, в дверном проеме появился милиционер.

— Срочно вызывает комбат! — тяжело дыша, крикнул он.

Вытирая мыльную пену с лица, Петраков сказал:

— Быстрее, братцы, зря не позовут...

Захватив автоматы, оперработники выскочили из землянки и крутой тропинкой поднялись по откосу. Минут через десять оперработники были на наблюдательном пункте. Командир истребительного батальона Борис Константинович Поль пристально смотрел на возвышавшееся впереди полуразрушенное здание, откуда через короткие промежутки времени раздавались орудийные выстрелы. Снаряды со свистом проносились над головами и рвались где-то на Волге.

— По переправе бьет, сволочь, — не оборачиваясь, словно самому себе, сказал комбат. — На прямую наводку поставили... Им оттуда все как на ладони видно...

— Какое будет приказание? — спросил Петраков.

— Заткнуть им глотку! — выругавшись, ответил Поль и, словно оправдывая свой выбор, выпавший именно на эту четверку оперативников, шутливо добавил: — Вам это здание хорошо знакомо...

Комбат был прав. Для оперативных работников здание управления НКВД было вторым родным домом. Они знали в нем все входы и выходы, каждый выступ, каждую ступеньку.

— Действовать осторожно, расчет на внезапность, — предупредил их комбат, продолжая наблюдать за домом.

— Ясно, — ответил за всех Петраков и, обращаясь к товарищам, сказал:

— Пошли!

Прячась за развалинами, оперативные работники приближались к засевшим в доме немцам. Последние метры давались с трудом — приходилось ползти. Возле угла здания Петраков шепнул товарищам:

— Через дверь дежурки...

Они одобрительно кивнули в ответ.

Увлеченные стрельбой по переправе, гитлеровцы никак не ожидали появления русских с тыла. После каждого выстрела наводчик что-то кричал, показывая на Волгу.

А тем временем четверка смельчаков вплотную приблизилась к ним. С криком «ура!» Петраков швырнул гранату, а Кочергин, Ромашков и Сердюков ударили из автоматов. Ни один из фашистов не ушел живым.

— А ну-ка, помогите! — позвал товарищей Петраков, берясь за станину.

Развернув орудие, оперработники подкатили его к пролому в стене. Теперь оно грозно смотрело в сторону врага.

— Давай снаряды! — скомандовал Петраков.

Отложив автомат, Кочергин подал снаряд. Лязгнул орудийный замок. В пустом здании выстрел прогрохотал гулко. Гильза со звоном покатилась по искромсанному паркетному полу.

— Давай еще! — ободренный удачей, кричал Петраков. — Пусть получают свое!..

И выстрелы гремели один за другим.

Немцы всполошились. Чуть ли не целое подразделение бросилось к зданию, в котором хозяйничали оперативные работники. Ромашков и Сердюков хлестнули по наступающим гитлеровцам автоматными очередями. Фашисты залегли, открыли ответный огонь.

— Не нравится, — проговорил Сердюков, высовываясь из укрытия, чтобы посмотреть, куда попадают снаряды. Неожиданно он покачнулся и, судорожно цепляясь пальцами за стену, начал медленно сползать на пол. Ромашков бросился к нему, подхватил на руки, но, глянув на безжизненно свесившуюся голову товарища, осторожно опустил его на пол.