— Что ты, Витя?

— А если б я ходил к вам помогать? Возьмете?

Что ей захотелось тогда? Наверное, вскочить, крепко, по-матерински обнять Витьку, сказать: спасибо. Спасибо за радость, которую, даже не догадываясь, принес ты. Вот она, главная награда за труд.

Каждый день звонит телефон в маленьком помещении детской комнаты. Почти каждый день у стола инспектора, обреченно нагнув голову, стоит новичок:

— Ну, давай знакомиться, — говорит ему вслух светловолосая женщина. — Так что же случилось? — А про себя думает: «Сколько же нам с тобой времени понадобится, дружок, чтобы ответить на этот вроде бы простой вопрос?»

Много «сынков» и «дочек» побывало здесь за пятнадцать бессменных лет. Будет, наверное, немало и еще. Как будут новые весны и осени — с тревогами, беспокойствами, трудностями.

Но есть чудесная сила, помогающая забывать и тревоги, и трудности. Сила, заключенная в обычных почтовых конвертах, в обычных встречах на улицах, в трамваях, когда взрослый, уже посолидневший человек вдруг неожиданно рванется к ней: «Раиса Сергеевна! А помните?... А я вас всегда помню...

Какие из этих встреч, этих писем дороже всего?

Может, такие:

или такие:

Кто скажет, какие дороже? Возможно, лишь сама Раиса Сергеевна?

Впрочем, все эти письма лежат у нее рядом. В одной стопке.

— ...Относятся к той же партии, запятая, что и патроны, запятая. Вот чертовщина — уже полчетвертого! Это, Макрушина, не печатай... патроны, — повторил он, — изъятые у гражданина Шмырева. Точка. Подпись. Все!

Последние слова он произносил, уже направляясь к двери. Юля Макрушина проводила его пулеметной очередью, хлестнувшей по бумаге словами:

Он протянул руку к двери, но она сама открылась. Навстречу ему шагнул заместитель начальника оперативно-технического отдела майор Самарский.

— Борис Николаевич! — Самарский смотрел не на Курносова, а на свою ладонь. На ней чернели два граненых пластмассовых патрончика. Вот посмотри. Может, что прочитаешь.

— Виктор Григорьевич!...

Тон обращения заставил Самарского поднять глаза на Курносова. Увидел немой упрек во взгляде, нетерпение, кое-как брошенную на лохматые кудри фуражку и понял:

— Да, суббота! На охоту? Так это, — подкинул на ладони патрончики, — не к спеху. Пока возьми, будет время, посмотришь. Попробуй в воде, в бестеневом освещении.

Борис взял патрончики, свинтил с одного крышку. Вынул туго свернутую трубкой узкую полоску бумаги. Посмертный медальон солдата. На бумаге остались лишь графы, отпечатанные типографской краской, да чуть заметные редкие следы то ли чернил, то ли химического карандаша. Кто он был? Где до сих пор оплакивает его мать?

— Откуда, Виктор Григорьевич?

— Из Музея обороны...

Зябко дрожат звезды в стылом осеннем небе. И в глуби озера качаются звезды. На фоне светлой полосы воды чернеет щетка осоки.

Борис лежит на корме лодки. Чуть побаливает плечо — бил навскидку по нежданно налетевшему чирку, поспешил и не вжал приклад. Конечно, смазал.

Досадно — за вечернюю зорьку ни одного удачного выстрела. Ильич, доцент, свалил красавца-селезня. Серединцев — крякушу и двух чирков. Витька-шофер всех общеголял. Три чирка и три материка.

Но, как ни странно, Борис не испытывает зависти к своим удачливым товарищам. Так хорошо здесь, на степном озере, вдали от шума большого города. Даже не хочется идти к костру, где варится в котелке «шулюм».

Потянул ветерок. От костра доносились голоса спорщиков. Борис усмехнулся — опять схлестнулись. Невозмутим, всегда объективен и принципиален майор Серединцев. Но как сойдутся с доцентом у костра после зорьки — так в спор. До крика, до хрипоты. И о чем — о международном положении. А «заводит» их частенько Виктор Никулин. Лихой шофер уголовного розыска — лукавый малый.

Голоса у костра звучат все выше и выше. Борис встает, чтобы какой-нибудь шуткой, как обычно, положить конец спору. Он значительно моложе и майора, и доцента. Но те любят его, считаются с ним.

А от костра призывно кричит Виктор:

— Борис, ужинать!

У бивака Курносов видит освещенное пламенем красное лицо рыжего майора («Ему ужасно не идет мятая кепка», — думает Борис...), слышит слова доцента, который роется в рюкзаке:

— Убедил, убедил, Саша, «Зауэр» лучше.

— Так вы не на политическую тему спорили? — удивляется, смеясь, Борис.

— Начинали-то с политики, тоже смеется Виктор, устанавливая на газету снятый с огня котелок, — да перешли к цирку, потом о нравственности поспорили, а напоследок насчет достоинства ружей сцепились.

— Тебе налить, Борис? — спросил доцент, извлекая из рюкзака белую пластмассовую флягу и свинчивая колпачок.

— Налей, Ильич, — Борис пододвигается к котелку и вдыхает аппетитный аромат «шулюма».

Когда над голубым блюдцем озера появилась, все ширясь, оранжевая полоса зари, Борис глянул на часы, переломил ружье, извлек из казенника неиспользованные патроны и закричал:

— Фини-и-и-ш!

Слева стукнул выстрел, и по глади озера донесся недовольный голос майора Серединцева:

— Чего орешь?

Через полчаса все сидели в машине. Утренняя зорька была не в пример вечерней — добычливее. Майор и доцент на заднем сиденье газика делились впечатлениями. Борис откинулся на спинку и сквозь дрему попросил:

— Давай, Витя, с ветерком.

— А куда спешить-то? — невозмутимо ответил Никулин.

— Да, понимаешь, одна экспертиза из Ахтубы есть у меня. Следователь очень просил... Хочу поработать...

— Подумаешь! Завтра успеешь.

— Нельзя, быстро надо

Борис плескался под душем, когда в комнате зазвонил телефон. Не успев вытереться, он выскочил из ванной.

— Слушаю...

— Борис Николаевич, хорошо, что ты дома, — голос Самарского был взволнован. — Слушай. Рожков на происшествии, Емельянов, ты знаешь, в отпуске, Демушкин болен. А в Серафимовиче кража. Надо выехать.

— А что там? Магазин?

— Нет, хуже. Подъезжай в управление.

— Ладно, только оденусь...

Мирно и ровно гудел двигатель. Летчик, привычно следя за приборами, краем уха прислушивался к разговору пассажиров. И пассажиры, и полет были не совсем обычными.

Пилот знал, что старший из них — плотный, смуглолицый, седовласый человек — начальник областного уголовного розыска полковник милиции Смагоринский. Высокий костлявый парень, возле ноги которого, как привязанная, держится громадная овчарка, проводник. Остальные, наверное, оперативные работники. Только у одного из них — чуть горбоносого, красивого, но небритого — был чемодан с накладными карманами.

Летели они в маленький хутор, где и сажать самолет придется черт знает куда. А надо. Из колхозной кассы украдено полмиллиона! Шутка ли! Так сказал и пилоту, давая задание на полет.

Полковник говорил спокойно, как бы думая вслух, намечая план розыска преступников. Его внимательно слушали. Изредка он спрашивал мнение того или другого оперативника. С одними доводами соглашался, другие оспаривал, опровергал. И наконец обратился к небритому:

— Ты что скажешь, Борис?

— Что сейчас я могу сказать, Павел Семенович? Уборщица колхозная, на нашу беду, слишком добросовестна. Нужно ей было и полы в конторе вымыть, и столы, и даже сейф вытереть. Значит, следов не найдем. Тем более, замок на двери не взломан, стекла целы. Сейф закрыт. А денег, как говорит кассир, нет.