Был ли уверен Вакулин, что у милиции нет сил бороться с ним, или он просто допустил просчет, однако на пути отряд Пекесса не встретил ни конных разъездов, ни пеших разведчиков. Нападение небольшого отряда было столь неожиданным, что он с самого начала захватил инициативу. Вскоре к нему на помощь прибыли отряд красноармейцев и сводный милицейский отряд из Дубовки. Это было неожиданностью для Ильи, приятной неожиданностью. Значит, уездный комитет партии и начальник уездной милиции позаботились, чтобы облегчить задачу его отряду.

Бой закончился, когда уже рассвело. Пекесс вбежал в каменный дом, где квартировал Вакулин, но застал только распахнутую дверь, пуховую постель и забившуюся в угол испуганную женщину. Вакулин ушел.

Днем выяснилось, что прежде чем поднять бунт, Вакулин самолично убил Дронова, а потом согнал на площадь представителей местной власти и расстрелял их из пулемета. Тела погибших товарищей нашли и похоронили на центральной площади. На могиле Илья произнес прощальную речь-клятву:

— Друзья и братья! Мы хороним своих братьев, отдавших жизнь за дело революции. Они честно выполнили свой долг перед рабочими и крестьянами. Поклянемся же, что мы будем служить нашей Советской власти так же мужественно, как служили они.

Винтовочный залп был торжественным салютом подвигу и бессмертию борцов за народное дело.

А через несколько месяцев Пекессу пришлось участвовать еще в одних похоронах. Бандиты захватили начальника Ольховского отделения милиции, венгра Белу Прокаи, пытали его, но ничего не добившись, порубили шашками.

С Прокаи Илья познакомился в Дубовке. Знакомились весьма оригинально. Прокаи представился:

— Бела Павлович Прокаин.

Пекесс воспринял это «Бела Павлович» как пережиток старомодности или интеллигентской самовлюбленности. Это его немножко покоробило, и он сухо ответил:

— Пекесс.

А этот человек, невысокого роста, но ладно сбитый, коренастый, допытывался:

— А как зовут?

— Разве это существенно, товарищ Прокаин? — нехотя буркнул Пекесс.

Скуластое лицо Прокаина расплылось в той улыбке, которая если не заставляет человека тоже улыбнуться, то непременно разглаживает сердитые складки на лице собеседника.

— А как вы считаете, товарищ Пекесс, — сказал Прокаин, щурясь в улыбке, — существенно или несущественно то незначительное обстоятельство, что человеку вообще дают имя? Может, вы его не имеете?

Пекесс смущенно улыбнулся, но тут же провел ладонью по лицу и будто стер улыбку.

— Нет. Почему же. Меня зовут Илия. По-сербски. А в России зовут Ильей Степановичем.

Прокаин хлопнул Пекесса по плечу и воскликнул:

— Судьба наша одинакова. А меня зовут Бела Прокаи. Я мадьяр. Но в России еще есть и отчество. Так вот меня теперь называют Бела Павлович, хотя отец мой носит имя Пал. Для удобства произношения и фамилию переделали на русский лад — Прокаин. — Он громко расхохотался. — А мне это нравится. Вы знаете, русские — удивительно прекрасные люди.

Разговор происходил под вечер. Прокаин вынул из кармана часы, взглянул на циферблат и, присвистнув, предложил:

— Знаете что, Илья Степанович, пойдемте в театр. Там сегодня, говорят, революционную пьесу ставят. — Он подмигнул Пекессу и добавил: — Автор — мой предшественник — начальник Ольховской милиции. И артисты тоже наши — милиционеры из Ольховки. Пойдемте. И вообще чекисты не имеют права отрываться от жизни. Об этом нам говорил Феликс Дзержинский. Вы не встречались с Дзержинским? Нет. А я его слушал в Петрограде. Образованнейший человек, скажу вам...

Прокаин взял Пекесса под руку. И так как вечер у Ильи был свободным, то он не стал возражать и последовал за новым знакомым. Конечно, он никому бы не сказал то, что знал сам: это будет первое посещение театра за последние пять лет.

Скромный самодеятельный театр, а точнее, бывший купеческий лабаз, был переполнен не той шикарно разодетой публикой, которую он встречал в белградских театрах, а людьми в шинелях, в куртках, в полушубках. И на сцене шла совсем другая пьеса. Она и называлась обыденно: «Сестра милосердия». В пьесе не было любовных сцен, дуэлей и самоубийств, зато была жизнь, такая, какую он, видел в эти годы. И хрупкая девушка, одетая в длинную шинель, стойко разделяла ту огромную тяжесть войны, которая выпала на долю мужчин. А может, и большую. Раненая, она попадает в плен и умирает гордо, как, наверное, умирала Жанна д’Арк.

Пекессу было очень жалко девушку, и он, толкнув Прокаина, прошептал:

— Слушай, Бела, хорошая пьеса, хороший автор, но, как говорят русские, он все же собачий сын. Зачем надо убивать девушку?

Занавес тем временем закрылся, публика поднялась и аплодировала так, что, казалось, стены дрожали.

Илья скоро подружился с Прокаиным. Все в нем нравилось Пекессу: и что он так красиво говорит по-русски, и что он интеллигентный человек и в то же время работник милиции, и что он чуток и отзывчив.

Его судьба в какой-то степени была схожа с судьбой Пекесса. Он тоже был в плену. Служил в Красной Армии, а потом перешел работать в милицию.

В конце двадцатого года Прокаина как передового работника милиции отправили на краткосрочные курсы в Петроград. Там он слушал Дзержинского. Там он рядом с делегатами X съезда партии большевиков шел на штурм мятежного Кронштадта. Там, в революционном Петрограде, где рабочие, получая по осьмушке хлеба в день, мужественно переносили все лишения и, как святыню, оберегали завоевания Великого Октября, он, Прокаин, и сам получил настоящую революционную закалку. Был период, когда Прокаин рвался в Венгрию — там победила революция, там нужны были такие, как он. Но он не успел попасть на родину: революцию задушили враги, потопили в крови трудового народа. И незаживающая боль за судьбу своей родины рождала в нем глубокую любовь к свободной России и лютую ненависть к ее врагам.

После Петрограда Прокаин вернулся в Царицын и был назначен помощником начальника уездной милиции.

Лето 1921 года выдалось в Поволжье тяжелым. Голод костлявой рукой сжимал горло этого края. Дорог был каждый пуд хлеба. А этот хлеб прятали кулаки, грабили бандиты. По-над Волгой рыскали банды кулаков, подкулачников и просто уголовных преступников. Особенно зверствовала шайка Балабанова.

Бандиты совершали дерзкие грабежи пароходов и барж с хлебом и другими продуктами. А дети пухли от голода. Умирали старики. И, кажется, плач и стон неслись по всему Поволжью. А эти звери растаскивали и топили тот хлеб, который шел для голодающих.

И они, работники милиции, подчас оказывались вроде бы бессильными перед этими разбойниками. Бандиты хорошо знали местность, в зажиточных станицах у них было полно дружков кулаков, множество тайных пособников и покровителей.

Бела Прокаин засел за разработку оперативного плана по уничтожению банды Балабанова. И разработал его...

Вниз по Волге шел пассажирский пароход, загруженный хлебом. На рассвете, когда пароход отошел километров на тридцать от Камышина, впереди показались два моторных катера, поджидающих корабль. Когда пароход подошел ближе, с катера крикнули:

— Капитан, остановите машины!

Капитан недоумевающе спросил:

— Почему я должен остановить машины?

— Я вот тебе покажу, почему... — и последовала отборная брань.

— Кто вы будете? — переспросил капитан. — На кого мне жаловаться?

— На атамана Балабанова, растакую тебя в такую...

Капитан вроде бы трухнул:

— Что ж, я привык выполнять команду. Остановить, значит остановить, — и передал в машинное отделение: — Стоп!

Одновременно к обоим бортам парохода подошли катера. Только они причалили, как в них полетели гранаты. Раздались взрывы. И тут же на катера бросились милиционеры. Минут через десять к Прокаину подвели высокого парня с курчавой головой и перебитой переносицей. Рука у него висела плетью, и из рукава ручейком текла кровь на палубу.

— Ну как, атаман Балабанов, отвоевался?