Почему не идет Черненко? Забыли о Федьке. Уже часа полтора назад должны бы его сменить. Но самому уйти с поста нельзя. Особенно теперь, когда заварилась эта каша.

А что если сейчас не до него, Федьки, потому что фашисты высаживают воздушный десант?.. Может, в Песчанке, на Козьем проспекте и по Христиному переулку, упершись прикладами автоматов в пузо, бегают и строчат по окнам домов враги...

Легкая испарина покрыла мелкими капельками Федькин лоб, он смахнул ее рукавом ватника и решил: стоять, пока не придет Черненко.

Грохот зенитных орудий не стихал. Видно, немало их вокруг Песчанки. Охранять в Песчанке нечего: ни заводов нет в слободке, ни других важных объектов, а поди ж ты!.. Значит, важный стратегический пункт...

Мысли Федькины были прерваны воем пикирующего «хейнкеля». Федька видел, как он вынырнул из облаков, упал на одно крыло и, сломив угол полета, быстро ринулся на нефтебазу. Черные капельки одна за другой оторвались от его фюзеляжа, самолет взмыл вверх, и тут же Федька почувствовал, как заворочалась под ним земля, грохот взрывов оглушил и, помимо воли, инстинктом самосохранения заставил Федьку упасть на землю, в желтую осеннюю листву займища. Но Федька тут же вскочил и увидел: вслед за первым пикирует на белые баки второй «хейнкель». И от него также посыпались черные капельки, несущие смерть и разрушение. Грохот снова потряс все вокруг. И вдруг яркое, огромное пламя плеснуло в вечернее, почти ночное небо: вспыхнул огромный резервуар с горючим. Федька, кажется, даже ощутил лицом тепло от огня. Рядом с первым великаном костром вспыхнул второй бак, потом третий. А немецкие бомбардировщики, словно злобные осы, все заходили и пикировали, и взрывы уже, наверное, окончательно оглушили Песчанку, хотя она и в добрых пяти километрах от нефтебазы, а зенитки, казалось, охрипли от непрестанной стрельбы.

Нет, так ни одного самолета они и не сбили! Федька почувствовал, как онемели его пальцы, до боли в суставах сжимавшие винтовку. Ах, если бы эти гады летучие пролетели над Федькой! Хоть бы один!.. Федька приготовился, подняв ствол винтовки в небо, туда, откуда могли появиться фашистские самолеты. И вот черный грохот, нарастая, приближается к займищу, что-то проносится с ревом над Федькой...

Федька не помнит того мига, когда он нажал на спусковой крючок, не слышит он и выстрела, только чувствует толчок приклада в плечо. Федька быстро поворачивается вслед за ревом пронесшегося самолета, он хочет еще и еще стрелять в эту крылатую гадину, но останавливается: чего зря-то? «Хейнкель» уже где-то за Волгой, высоко в небе, и даже облачка взрывов зенитных снарядов, запоздало рвущихся у него в хвосте, не в состоянии ничего сделать.

Что же теперь происходит на нефтебазе? Федька смотрит, как плещут в ночи огромными багровыми полотнищами языки пламени над изувеченными баками нефтебазы. И даже две-три, человеческие фигурки невдалеке от пожарища видны Федьке, настолько ярко освещена ночь. Огненные блики плещутся и по займищу, где стоит он, Федька, озаряют лес, голые сучья деревьев.

Зенитки замолчали, и теперь в этой наступившей тишине кажется странным, диким, непонятным огонь пожара. На синеватом черном небе, усеянном, как и вчера, и позавчера, зернышками золотых звезд, пламя это видится Федьке большой огненной рекой.

До Федьки доносится отдаленный разговор, чьи-то голоса. И Федька чувствует, как обрадовался этим голосам. Он даже угадывает вроде, что один голос принадлежит Черненко. И тогда спохватывается, открывает патронташ, вытаскивает патрон и заряжает винтовку, чтобы сдать свой пост как надо.

Вот и Черненко. Издали он словно бы приглядывается, смотрит в лицо Федьки, но ни о чем не спрашивает, только говорит бригадмильцу Саньке Сивкову:

— Вот, значит, твой пост, заступай...

Все трое, они стоят среди деревьев займища, повернувшись в сторону огромного зияющего пожарища, и долго молча смотрят.

— Бабушка, посмотри, что я нашел! — радостно закричал Саша, влетая на кухню. Он потрясал какой-то бумажкой.

— Ну-ка, дай сюда. — Елена Григорьевна развернула сложенную вчетверо бумагу с желтоватыми подтеками, пробежала глазами выцветший машинописный текст:

Справку завершала полустертая размашистая подпись и дата — 4 сентября 1942 года.

Елена Григорьевна бережно сложила справку. Глаза ее повлажнели.

— Ты где это взял? — с напускной строгостью опросила она.

— Марки свои искал, забыл, в какую книжку положил. Только взял одну с этажерки, раскрыл ее, а эта справка и выпала, — начал объяснять Саша. — Да ты не волнуйся, бабушка, — успокоил он, заметив, как по щеке Елены Григорьевны медленно покатилась слеза. — Там еще одна твоя справка есть. Что у тебя был пистолет системы Коровина. И номер пистолета указан. Принести?

— Не надо, — Елена Григорьевна взволнованно погладила внука по голове. — Иди-ка занимайся. Скоро в школу тебе...

Но Саша, переминаясь с ноги на ногу, явно не торопился уходить.

— Ты чего? — удивилась Елена Григорьевна.

— Бабушка, расскажи про свою милицию. Тебе пистолет зачем дали?

Елена Григорьевна вздохнула.

— Долго, Сашуня, рассказывать. Было это, в аккурат, двадцать пять лет назад, в июле 1942 года. На Дону уже бои шли, фашисты к нашему городу рвались. В самом Сталинграде затишье было, но самолеты гитлеровские почти каждый день налетали. Вреда большого не приносили — зенитки наши их отгоняли. Но все равно боязно. Как начнут орудия да пулеметы по самолетам палить, все вокруг ходуном ходило...

Бабушка замолчала, помешала ложкой в кастрюле.

— А что дальше? — нетерпеливо спросил внук.

— В это самое время я работала шофером на тракторном заводе. В автоцехе. Вот вызвали меня однажды в отдел кадров и говорят, что направляют в 8-е отделение милиции. У них там шофер обхитрил начальство, ушел добровольцем на передовую. А водитель им до зарезу нужен.

Я сначала отказывалась. Не женское, мол, это дело в милиции служить. Там и мужчине-то не всякому под силу, а про женщину и говорить не приходится. Опять же дедушка на заводе работал, маму твою — ей, как тебе сейчас, было тогда десять годков — не с кем было оставлять. А главное — боязно идти в милицию. Так и не дала я согласия...

Только на этом дело не кончилось. То ли на заводе меня так расхвалили, то ли нужда у них крайняя была, однако на другой день пригласил меня к себе начальник отделения милиции Костюченко. Долго рассказывал про работу, про обязанности. Вижу, надо помочь милиции. Вот так я и стала милицейским шофером.

— А про пистолет что же ничего не сказала? — напомнил Саша.

— Про это и вовсе говорить нечего. Такой порядок в милиции, чтоб все с оружием. А тогда фронт рядом был. Всякое приходилось...

— Бабушка, а этот твой начальник Костюченко хороший был? — не унимался внук.

— Кузьма Антонович-то? Он хороший. Много добра людям сделал. Уж не знаю, когда только он и спал. Милицией руководил, да еще к тому же командиром истребительного батальона нашего района был. Видал на пятнадцатом доме мемориальную доску про этот батальон?

— Ага, — подтвердил Саша. — Там написано, что здесь размещался истребительный батальон, который в августе 1942 года отстаивал тракторный завод. Бабушка, ну расскажи про все! Ну что тебе, жалко?!

— Да ну тебя! — с мягким укором произнесла Елена Григорьевна. — Тяжело про это, внучек, рассказывать. Сердце кровью обливается. Сколько у людей горя было... И какое ты время выбрал? Эдак мы проговорим и обед не успеем сготовить. А скоро папа и дедушка с завода придут. Аленушка из школы прибежит. Чем их кормить?