— Куда ж это он вдруг девался? — с видимым спокойствием спросил Бирюков, хотя в груди у него все трепетало.

— А убили его. Тут у нас, в Заплавном...

— Неужто убили? Кто же осмелился? Да ты-то откуда знаешь?

Девушка замялась, а Бирюков прикусил язык. Опять дурацкий вопрос!

— От ребят слыхала, — ответила она словами Николая.

Итак, в камере сидит именно Сенька! За неделю он ни словом не обмолвился о своих дружках. Знать, мол, не знаю, Прохор я, из-под Ростова, приезжал в Сталинград прицениться насчет хлеба.

Теперь все ясно. Значит, действует все та же шайка. И пользуются они домом Наташи.

Когда на стол начальника краевого оперативного отдела легло донесение от Бирюкова: «Жду в условленном месте в 10—11 часов вечера. Сигнал — песня «Там, вдали, за рекой...». Остальное беру на себя. Н.», Акинтьев немедленно начал подготовку к операции. И перед вечером к волжской переправе выехали на лошадях восемь оперативников.

...Веселье было в разгаре. Несколько раз Наташу просили спеть, но она отнекивалась. «Неужели сегодня не появятся? — забеспокоился Бирюков. — Наши, должно быть, уже в балке, ждут».

Парни и девчата стали расходиться. И вдруг Наташа подошла к гармонисту и весело попросила его:

— Сыграй любимую на прощание.

Гармонист кивнул, Наташа запела как-то особенно звонко:

Бирюков, тихонько подпевая, взял девушку за локоть. Неожиданно он уловил конский топот. Услышала и Наташа. Она плотнее прижалась к Бирюкову, запела тише, словно про себя. Гармонист с силой сжал меха.

— На сегодня хватит. Устал я.

Бирюков с девушкой медленно прошли по селу, остановились у перекрестка.

— Уморилась я нынче, — сказала она. — Пойду домой.

— Слушай, Наташенька, — преградил ей дорогу Бирюков. — Если я вернусь в село, пустишь переночевать хотя бы в сарай?

— Дурной. Ты все боишься. Если вернешься, постучи тихонько щеколдой три раза подряд, я выйду. До завтра!

Через несколько минут Бирюков был уже среди оперативников, спешившихся в балке.

— Операцией руководишь ты, — передал ему один из них. — Головой отвечаешь. Взять их нужно живьем.

— Двое пойдут со мной, — сказал Бирюков. — Остальные окружат дом, станут у каждого окна. Их в доме четверо...

Сквозь щель в ставне Бирюков увидел тускло освещенный керосиновой лампой стол. Вокруг четверти водки сидело четверо. Старик — хозяин дома, как сытый кот, жмурился с лежанки печи. Закуску подавала Наташа, весело болтая с гостями. Бирюкову показалось, что к бородачу, сидевшему в красном углу, все относились с особой почтительностью. И когда тот что-то крикнул, все разом подняли стаканы, чокнулись, выпили. Бородач истово перекрестился.

Выждав еще некоторое время, пока опустела четверть, Бирюков поднялся на крыльцо. Скрипнула дверь. Наташа, видимо, вышла в чулан за чем-то.

Дзинь, дзинь, дзинь — трижды звякнула щеколда.

— Кого принесло? — шепнула у двери девушка.

— Это я, Николай, — жарко выдохнул Бирюков, нащупывая в карманах куртки оба нагана. — Выдь на минуту.

Девушка выглянула, не переступая порога. Бирюков обхватил ее за шею и, плотно зажав рот, вытащил на крыльцо. Двое оперативников подхватили ее. Бирюков прокрался через сенцы, рванул на себя дверь горницы.

— Сидеть, гады! — крикнул он и одним прыжком оказался у стола.

И сразу же брызнуло стекло сбитой бородачом лампы. В темноте грохнул выстрел, пуля угодила в стену, прошуршала глина. Бирюков дважды выстрелил в темноту. Загремели табуретки, опрокинулся стол, зазвенело разбитое окно.

— Не робь, хлопцы! — рявкнул бородач звериным басом. — Одному вязы скрутим!

Бирюков тотчас же выстрелил на голос. В ответ хлопнуло сразу два выстрела. В комнате, как у кузнечного горна, запахло гарью. И вдруг темноту прорезали лучи карманных фонарей, вбежали оперативники. Возле опрокинутого стола лежал навзничь дюжий мужик в широких шароварах с лампасами. Рядом, зажав плечо, корчился от боли бородач. На печке зверовато затаился старик.

— Где те двое? — спросил Бирюков, указывая на обломки стекла в оконной раме.

— Лежат, как миленькие, в повозке...

...Из Заплавного выезжали на зорьке. На передней повозке сидели бородач и два его подручных, на второй покачивалось тело убитого. Наташа, дико озираясь, примостилась спереди рядом с отцом.

Бирюков ехал на своем Орлике. Он снял фуражку и, стряхивая известь, увидел чуть выше козырька рваную дырку. Пройдись пуля сантиметром ниже и... Но об этом не хотелось думать. Задание выполнено, операция удалась. А что фуражка!

Он легонько прижал стременами бока Орлика. Поравнялся с повозкой, поехали рядом.

— Обвел ты меня, лавочник, — проговорила Наташа.

— Цыц, стерва! Через тебя попали! — прошипел старик. — Нашла с кем снюхаться! Нехай молит господа бога, что у меня был только один патрон. Лежать ему вот тут рядышком.

— Не дал бог жабе хвоста... — усмехнулся Бирюков. — А то б она вою траву вытоптала...

— Недолго и тебе гулять, сосунок, — процедил бородач и ткнул пальцем в небо. — Жду тебя вскорости там.

— Не надейся, гад, гуляй там один. А Советская власть прочная, на веки веков.

Когда выезжали из села, у крайней хатенки стояли два мужика. Один из них глянул на бородача и ахнул:

— Никак Царь ночи попался. Ай да хлопцы!

Бирюков от неожиданности дернул поводья, и Орлик вынес его на пригорок. Обернувшись, старший милиционер с особым чувством глянул на звероватого бородача. Неужели так повезло! Ведь с самого двадцать пятого года угрозыски всего Поволжья охотились за этим кровавым бандитом. Видимо, так оно и есть, сколько веревочке ни виться...

За несколько дней до смерти Николая Васильевича Бирюкова я вновь побывал у него. Мы долго беседовали. Комиссар милиции в отставке рассказывал о далеких временах своей боевой молодости. Я еще раз перелистывал страницы воспоминаний бывшего начальника управления милиции Н. В. Бирюкова, опубликованные в книге «Битва за Волгу».

Ставя книгу на ее почетное место, я вдруг увидел в книжном шкафу небольшой красивый ящичек. Николай Васильевич, чуть приметно улыбаясь, показал свои награды: орден Ленина, два ордена боевого Красного Знамени, два ордена Отечественной войны I и II степеней, орден Красной Звезды и несколько медалей.

А под этими наградами в ящичке лежали пионерские галстуки.

— Откуда у вас столько? — изумился я.

Задумчиво перебирая алый шелк, Николай Васильевич весело сказал:

— Здесь их больше сорока. Столько раз принимали меня в почетные пионеры в школах нашего города...

К открытию магазина старуха Тарабрина всегда поспевала первой. Она бросала на крыльцо обшитый пестрыми лоскутами зимбиль и усаживалась на него черным истуканом. А уж вокруг нее собиралась очередь. И на крыльце рассядутся отрадненские хозяйки, и на бидонах для керосина, и на ногах топчутся. Шли за хлебом, за селедкой, за мылом, промтоварами.

В голодном 1933 году за любой малостью выстаивали днями. Пока высокий жиловатый завмаг Яков Михайлович Шевченко заскрипит железными створками, женщины успевали обмусолить все поселковые новости и сплетни.

И в это утро бабка Тарабрина, грузно припадая на клюку, чуть свет доковыляла до засохшей сгорбленной ветлы и вознамерилась пересечь улицу к излюбленному крылечку, но случайно подняла глаза повыше и обмерла.

Каменный особнячок с лабазом внизу и купеческими покоями над ним еще во времена нэпа был приспособлен под кооперативную торговую точку, о чем сообщала громыхавшая на ветру облезлая вывеска: «Магазин Отрадненского сельпо Ерманского райпотребсоюза». Окна же второго этажа были непроницаемо серыми от многолетней пыли и дождевых потеков. Должно быть, завмага вполне устраивала полутьма на складе.