— Да-а, откуда говоришь?

— Из Волгограда...

— Из Волгограда! — не то удивленно, не то восхищенно прозвучало в ответ, и бас умолк, слышно было только неровное дыхание, будто трубка сама дышала в ухо. — Действуй там в контакте с ребятами, — после паузы заговорил подполковник. — Ты знаешь, какая там милиция! Я же служил там перед войной, потом Сталинград защищал. Поклонись там от меня сталинградской землице на Мамаевом кургане да у памятника чекистам. Эх, Алексей, прямо завидую тебе... В общем, имей в виду: милиция там что надо, помогут...

Непривычно длинный разговор, видно, взволновал подполковника. Ветеран. Воспоминания. По молодости Алексей сейчас же привел логический довод:

— Прошло уже двадцать лет, товарищ подполковник, от той милиции никого не осталось.

— Не зубоскаль, Алексей! — сердито раздалось в трубке. — Остались люди, остались традиции! Запиши лучше фамилии, справишься, есть ли эти товарищи, привет от меня передай да адресок мой. Пусть черкнут. Скажи, что пенсию доживать к ним приеду, понял?

Поручение неожиданно тронуло Алексея. Он записал пять фамилий, потом кратко доложил начальнику состояние дела, попросил узнать фамилию бывшего директора фельдшерско-акушерской школы и срочно выслать образец его подписи.

— Ладно. Смотри не упусти и делай, как говорю. Утром будет фамилия, а с первым самолетом образец подписи. Через денек позвони снова...

На душе у Алексея сделалось легче. Исчезло гнетущее чувство. Теперь легче будет бороться с Лещевой.

Бродит Алексей по вечернему Волгограду, с каким-то особым чувством сжимает в кармане поднятый на Мамаевом кургане осколочек снаряда. «Приеду — подарю подполковнику», — думает он и снова любуется огнями города, вдыхает теплый сухой воздух улиц, пряный запах цветов. Шагает он довольно-таки быстро. Устанешь — легче уснуть.

На площади, над зданием телеграфа, вспыхивают и гаснут огни световой газеты. Алексей останавливается, читает:

Господи, завтра же девятнадцатое — день свадьбы, восьмая годовщина! В этот день Алексей всегда дарил Машеньке цветы, забавные безделушки, а из командировок посылал телеграммы. А сейчас он чуть было совсем не забыл.

Когда утром Алексей пришел на работу, дежурный встретил его не только повседневным «здравствуйте».

— Вам, товарищ капитан, звонили ночью из Сыртагорска. Вот велели передать.

На листе бумаги читает:

Алексея словно обдало пламенем: в свидетельстве подпись директора начинается с «Фил...

Но тут же соображает, что паника преждевременна. Все правильно! Фил... — сокращенно значит Федор Ильин или Ф. Ильин.

«Фу ты, дьявол! Как напугался!».

Вытирает платком вспотевший лоб и натыкается на узелок.

«Ты ждешь, Маша, моего привета? Пришлю письмо, пришлю! Вот допрошу только...» — думает он, вбегая на третий этаж.

Заходит в кабинет, переводит дыхание, садится за стол и,раскладывает бумаги.

Приводят Лещеву. Алексей начинает разговор спокойно и уверенно. Спрашивает о самочувствии, о настроении и первый вопрос, по существу, задает издалека:

— При каких обстоятельствах вы познакомились с Малининой?

Лещева отвечает, что вместе работали в Сыртагорском роддоме, но она, Лещева, в подруги к Малининой не навязывалась. Вера сама пригласила Анну Ивановну к себе на квартиру.

Алексей постепенно, шаг за шагом, начинает уточнять, когда Лещева впервые увидела неизвестного Николая и куда они вместе с Верой и Николаем ходили в Москве, о чем говорили и почему Вера не сама посылала телеграммы в Сыртагорск. Русова интересовала каждая мелочь: где, когда, что, кто может подтвердить и даже какая была погода в этот день в Москве.

Лещева отвечала довольно-таки бойко, редко сбивалась с уверенного тона. Пойманная на слове, тут же поправлялась: «Ах, да, забыла. Память-то у меня дырявая».

— Вы какой размер платья носите? — спрашивает Алексей.

— Кто его знает, — пожимает плечами Лещева, — наверное, пятидесятый.

— А Малининой и сорок шестой будет велик. Так?

— Я-то что, мерила разве?

— Вот и не пойму я, почему вы поменялись платьями? — Алексей чуть приметно усмехнулся. — В вашем тесном Малинина утонет. А ее платье и при нынешней моде носить узкие на вас не натянешь. Полезет по швам.

— Мы же на память менялись.

— Хороша память, если вы его через неделю продали. Почему же платье Малининой оказалось у вас?

— Если не верите, нечего спрашивать! — гневно сверкнула глазами Лещева и отвела взгляд.

— Так и запишем, что ответа не последовало.

Заходит дежурный и кладет перед Русовым записку:

— Пусть подождет.

Дежурный уходит, и Алексей кладет на стол свидетельство:

— Как оно к вам попало?

— Я уже говорила, что это мое. Получила в Ленинграде после окончания школы.

— В Ленинграде, говорите? А почему подпись на нем директора Сыртагорской школы?

— Это неправда!

— Вот как? Тогда скажите, как фамилия вашего директора?

— Филипченко. Там даже прочесть можно.

— Анна Ивановна, — говорит Алексей почти дружески, — вы расписываетесь вот так: «А. Лещева», — он показывает ее подпись на протоколе. — Я расписываюсь вот так: «А. Русов». И подавляющее большинство людей при росписи сначала ставят первую букву имени, потом пишут фамилию. На свидетельстве подпись не Филипченко, а Ф. Ильина. Федор Иванович Ильин — директор Сыртагорской школы. Через пару дней это будет доказано экспертизой.

У Лещевой огромное самообладание. Это Алексей заметил сразу же, как только они встретились, но ее выдают глаза. Вот она сверкнула ими, смотрит на Русова пытливо, хочет понять реальность угрозы. Но тут же взгляд ее метнулся на стол, на окно и куда-то в угол, будто ища чего-то.

Алексей не дает ей опомниться, продолжает напористо:

— Это свидетельство Малининой. Как оно к вам попало?

Лещева молчит. Вспыхнувший взгляд ее мечется, ни на секунду не останавливаясь. Пальцы рук судорожно сжимают колени.

— Вы будете отвечать, как к вам попало это свидетельство? — настаивает Алексей.

— Ничего не знаю! Не помню!

— Вспомните.

— Как я могу вспомнить, когда вы все время задаете вопросы?!

— Хорошо, помолчим. Но от ответа вам не уйти.

От долгого сидения заныла поясница. Алексей поднялся со стула, чтобы размяться, но тут же собрал бумаги и спрятал их в ящик стола. В практике бывали случаи, когда преступник из-под рук зазевавшегося следователя выхватывал документы, рвал их в клочья. Он подходит к окну, смотрит на залитую солнцем улицу, на зелень в сквере. Хорошо в Волгограде! Алексей здесь вторую неделю, и почти все время стоит ясная погода, на небе ни облачка. Досаждает немного жара, зато на пляже благодать. Нырнул в воду — и опять на песок.

Лещева заговорила, не дожидаясь вопросов.

— Вы знаете, кто мой муж?

— Да-да, знаю, — иронически усмехается Алексей. — Лично знаком.

— Нет, вы не знаете, и нечего насмехаться! Это он все! Когда еще в Сыртагорске были, он отдал мне это свидетельство.

— Не клевещите на Шорца.

— Я клевещу? Да убей меня бог! Чтобы не сойти мне с этого места!

— Хорошо. Оставим бога. Значит, свидетельство вам отдал бывший муж? Стало быть, вы не учились в фельдшерско-акушерской школе?

Лещева все больше и больше запутывалась в своих показаниях, а Алексей настаивал на точности ответов. Придумывая ситуации экспромтом, не трудно перепутать детали, а он как раз по деталям и разбирает каждый шаг Лещевой.

— И с платьем, и со свидетельством плохо у вас придумано, Анна Ивановна. Вы же сами понимаете — нет логики, не сходятся концы с концами.

— Что же, выходит, я украла?

— А почему бы и нет?

— Вы не имеете права! Я не из таких!