— В чем дело? — скрывая острое желание осадить эту тарахтушку, спросил Ковалев.

Поправив платок, женщина плаксиво начала рассказывать:

— Ни за что. ни про что участковый вчера при свидетелях забрал бутыль с самогонкой, протокол составил да еще пригрозил штрафом. С каких достатков я платить буду, и за что такое наказание?

— Товарищ начальник, — вмешался дежурный, — ее уже предупреждали, чтобы бросила свое занятие. А ей хоть бы хны...

— Правильно поступил участковый. И штраф придется платить. Хлеб на самогонку переводить никому не позволим, — отрезал Ковалев. — А еще раз уличим — в суд передадим дело. Вот так.

Бабенка сникла, укутавшись в платок, шмыгнула в дверь. Отпустив дежурного, Ковалев достал из сейфа бумаги, занялся ими. На «канцелярию», как называл он различные служебные бумаги, запросы, на их исполнение времени у Николая Ивановича вечно не хватало. И потому только сейчас, когда выдался спокойный денек, можно было прочесть их, не торопясь, обмозговать. Ох, эти бумаги! Накапливаются быстро, и сколько ж они времени требуют...

Углубившись в «канцелярию», Николай Иванович не заметил, как просидел до полудня. Напомнила жена Анна Ефимовна вместе с шестилетним сыном.

— Вот где ты, пропащий? — проговорила она с мягким укором. — Люди добрые уже пообедали, а он еще в рот ничего с утра не брал.

— Папка, пойдем, — потянул отца Толик. — Пойдем!

— Сдаюсь! — засмеялся Николай Иванович, подчиняясь...

Они еще садились за обеденный стол, как скрипнула дверь и в комнату вошел Сергей Мидцев — помощник Ковалева по оперативно-розыскной работе.

— Хлеб да соль! — проговорил он, снимая шапку.

— Садись к столу, — пригласила Анна Ефимовна.

— Сыт во как, — Сергей для убедительности провел рукой по горлу. — Вы обедайте, а я пока покурю на кухне.

Николай Иванович понимал, что Сергей зашел к нему неспроста — видно, случилось что-то непредвиденное. Он вяло отхлебнул несколько ложек щей и отодвинул от себя тарелку.

— Понимаешь, дело какое, — зашептал на улице Сергей, оживленно блестя глазами. — Банда объявилась. Один верный человек мне сообщил. Нужно брать, а то они, сволочи, подкрепление с хуторов поджидают, опять заваруху хотят поднять.

— А не врет твой верный человек?

— Нет, ручаюсь за него. Я уже и в ГПУ об этом доложил. Приказали ночью выехать на операцию.

— Раз такое дело — поехали, — согласился Ковалев.

— Николай Иванович, — в голосе Сергея послышались умоляющие нотки. — Разреши, я вместо тебя операцию возглавлю?

— Это почему же? — удивился Ковалев.

— Ты женатый человек, ребенка имеешь. Неровен час... Ну сам понимаешь, поберечься нужно...

— Нет, Сережа, — ласково, но твердо заметил Ковалев. — Операцию возглавлю сам. В этих делах я стреляный воробей. А ты побудешь тут за меня. Тоже дел хватит.

За эти три месяца Ковалев привязался к своему помощнику. Сергей был смелым парнем, умел толково решать вопросы. Недаром же он за год (пришел в милицию по комсомольскому набору) вырос от агента уголовного розыска до заместителя начальника отделения.

— Николай Иванович, — обиженно сказал Сергей, — может, раздумаешь? В крайнем случае, хоть тут не оставляй...

— Разжалобить стараешься? Ну ладно, с собой возьму, но смотри, номер какой-нибудь не выброси.

— Спасибо! — вспыхнул Сергей. — Как прикажете, все сделаю. Вот увидите.

Оба умолкли. Сергею было радостно оттого, что вот он, наконец, дорвался до настоящего дела — не то, что ловить заурядных жуликов, разбираться с делами о самогоноварении или бродяжничестве.

На десять лет был старше Ковалев своего помощника. Но сколько пришлось за эти годы хлебнуть всякого лиха — другому за всю жизнь и малой толики такого не достанется.

Девяти лет остался Николай вместе с тремя младшими братьями без родителей. Жили у деда, а когда вскорости и его не стало, пошли по миру. За кусок хлеба, миску щей гнул спину на богачей с утра до ночи. В семнадцать лет ушел добровольцем в Красную Армию, приписав себе для солидности пару лет.

И закрутил парня вихрь революции. На фронт, правда, не попал, кадетов не бил. Направили в батальон ВЧК на внутренний фронт — порядок охранять. Но этот фронт мало чем отличался от передовой. Редкая ночь обходилась без тревог, выстрелов, настоящих боев.

И даже в двадцать первом, когда закончилась гражданская, для Ковалева и его товарищей война продолжалась. В первых числах января батальон срочно подняли по тревоге. Вместе с курсантами пехотных курсов, расквартированных в Царицыне, посадили на бронелетучку. Застучали колеса, отмеривая версты в морозной мгле. Ехали бойцы усмирять новоявленную контру. В Михайловке поднял восстание караульный батальон под командованием офицера Вакулина.

На рассвете бронелетучка запыхтела у железнодорожного моста, перекинувшегося через замерзшую Медведицу.

Бойцы рассыпались в цепь, ринулись в атаку по глубокому снегу. А бронелетучка открыла огонь из орудий по станции Себряково. Мятежники не выдержали яростного удара и отступили.

Но еще не одну неделю гонялись за этими отщепенцами красноармейцы, чекисты и милиционеры, пока удалось полностью подавить мятеж, пока в селах, и хуторах северных и заволжских уездов для жителей не наступил покой. Немало бойцов полегло в боях и стычках с бандитами...

Трудный, очень трудный выдался двадцать первый год в Поволжье. Едва покончили с Вакулиным, как по весне объявились в заволжских степях новые атаманы, «идейно не согласные с Советской властью» братья Еркины, собравшие вокруг себя отродье всех оттенков и мастей.

Неделями бойцы-чекисты не слезали с коней. Длинные переходы чередовались с кровопролитными стычками.

Однажды на исходе апреля, когда хуторяне повсеместно праздновали пасху, батальон чекистов, еще не остывший от боя, вступил в Луговую Пролейку.

Ковалев, намаявшийся за день, ввел коня во двор, передал повод хозяйке и уснул под навесом мертвым сном.

Проснулся он оттого, что кто-то энергично тряс его за плечо.

— Да проснись же, касатик! — говорила хозяйка со слезами на глазах. — Аль не слышишь, как стреляют? Бандиты наступают!

Сон как рукой сняло. Ковалев подбежал к коню.

— Подожди, голубок, — остановила его хозяйка. — Пойду выгляну за ворота. Не дай бог, нарвешься на бандитов.

Она вышла на улицу и, убедившись, что никого нет, махнула рукой. Ковалев дал коню шпоры. Налево, в переулке, цепью залегли спешенные кавалеристы. Ковалев тоже спрыгнул с коня, щелкнул затвором.

— Слушай мою команду! — раздался звонкий голос взводного Кости Сиволобова. — По коням, приготовиться к атаке!

Бойцы радостно загомонили, приветствуя командира. Костя, потрясая клинком, скомандовал:

— Шашки вон! За мной в атаку, марш!

Дрогнули нападавшие, не рассчитывавшие на такой крутой поворот дела, повернули вспять. Надеялись бандиты вырубить уставший батальон, но мало кто из них в том стремительном бою сам унес ноги...

И в милиции, куда после демобилизации в конце двадцать первого года поступил Ковалев, тоже приходилось бывать в разных переделках. Позднее, уже в двадцать девятом, после окончания Новочеркасской школы милиции, Ковалев получил направление в Нижний Чир, оттуда в Котельниково.

...Остаток дня провели в хлопотах по подготовке к предстоящей операции. Дело предстояло нешуточное. В одной из глухих балок объявились бандиты, претендовавшие на роль главарей. Ночью они ожидали своих единомышленников из окрестных станиц. Нужно было немедленно захватить главарей и не дать полыхнуть новому кровопролитному пожару.

К участию в операции отобрали самых надежных, самых смелых. Ковалев приказал всем одеться под казаков, из оружия взять только наганы и пистолеты, запастись веревками, в разговоре употреблять слова и выражения, бытующие в обиходе местных жителей.

Сергей Мидцев первым выполнил приказ Ковалева, но щеголял в казачьей фуражке, из-под которой выглядывал русый чуб.

— Ты эту комедию брось, — нахмурился Ковалев. — Не лето ведь. Позавчера метель кружила. А ты к бандитам на жительство и в таком наряде.