Стенли Мудроу не составлял исключения. Он тоже был уязвим, но, как ни странно, страх, который испытывал он, не имел ничего общего с опасностью работы в полиции. Он не боялся безумного убийцы, который идет прямо на него, размахивая ножом. Он не боялся черного борца за права негров, всаживающего пулю за пулей в его неподвижное тело. Даже пожары, внезапные и беспощадные, когда полицейские должны эвакуировать жильцов, — истинный кошмар для всякого, кто представляет, с какой скоростью распространяется огонь, — не пугали Мудроу. Он был на десятках пожаров, несколько раз получал ожоги, правда легкие, и без колебаний снова входил в горящий дом.

Нет, по счастью, его страхи не были связаны с его работой. Как и большинство из нас, Мудроу владел своими эмоциями. Однако случалось, что ему тоже приходилось с ними бороться, как и нам. Это бывало не часто. Например, когда приходилось заниматься вербовкой и ехать для этого в другой город. Дело было в том, что Мудроу ненавидел самолеты. Проблемы для него возникали не при посадке и не в воздухе. Самыми ужасными были последние секунды перед взлетом. Когда самолет медленно выкатывался на взлетную полосу, а моторы начинали оглушительно реветь, пот прошибал Стенли Мудроу, низвергаясь чуть ли не струями и оставляя огромные темные пятна на его коричневом пиджаке. Затем, когда самолет совершал рывок, сержант что есть сил хватался руками за подлокотники, пытаясь удержаться в кресле. Он знал, что это бесполезно и что, как только машина оторвется от земли, она накренится именно на тот бок, где сидит он, болтаясь в кресле, как игральная кость в руке игрока-недоумка. Так что час, который Мудроу проторчал в зале ожидания, был разминкой перед серьезной выпивкой на борту.

Полное отсутствие энтузиазма в сочетании со страшной головной болью — вот что такое был Мудроу, когда он предстал перед капитаном Джошуа Мак-Даугалом в управлении полиции города Бреттлборо. Капитан был лет пятидесяти, тощий, как жердь, череп хрупкий, обтянутый прозрачной кожей. Он сидел, закинув ногу на ногу, — само воплощение новоанглийской элегантности. Уголкам своих тонких бледных губ капитан позволил растянуться в улыбке, демонстрируя тем самым все свое презрение к Нью-Йорку и ньюйоркцам.

— Да, кап… Простите, лейтенант Мудроу. Чем могу служить?

— Сержант Мудроу, — поправил Стенли. Он явно не успел протрезветь.

Капитан Мак-Даугал собрал на столе бумаги и всмотрелся в мутные глаза сержанта.

— Совершенно верно. Сержант Мудроу. Чем могу служить?

— Разве вам не звонил капитан Эпштейн? Он сказал, что обо всем договорится. Насчет Френки Бауманна.

— Ах, да. Теперь вспомнил. Он, хотел, чтобы я разрешил перевод мистера Бауманна в Нью-Йорк.

— Да. Мы с него живого не слезем.

— С живого?

— Да, живым он не выйдет. Он тянет на тридцать пять.

Мудроу не знал, насколько Мак-Даугал в курсе дела, и потому не хотел говорить о том, что они задумали.

Мак-Даугал наклонился вперед — так проголодавшийся щенок тянется к миске с молоком.

— Похоже, это будет непросто. Нам тоже хотелось бы, чтобы мистер Бауманн понес наказание.

— За что? За пару граммов кокаина? Какой смысл? — Мудроу часто дышал.

— Пара граммов кокаина, — усмехнулся капитан. — Уверен, что для Нью-Йорка это пустяки, но в Бреттлборо это серьезное преступление.

Мудроу ерзал в кресле, не сводя глаз с Мак-Даугала, неправдоподобно статичного. Сержант пытался понять, чего добивается этот вермонтский детектив, если он и вправду добивается чего-то.

— Сколько он получит в Вермонте?

— Получит? — резко переспросил капитан.

— Какой срок? — Мудроу повысил голос, хотя и старался сдержать раздражение. — Какой срок он получит в Вермонте за пару граммов кокаина?

— Понимаю. Думаю, что года два тюрьмы.

— Два года? Я засажу его навсегда.

— У вас, безусловно, еще будет такая возможность. Как только он выйдет из вермонтской тюрьмы.

— Да вы что? — взорвался Мудроу. — Через два года не останется ни одного свидетеля, ни одного доказательства. Вы можете выпускать его прямо сейчас в таком случае. — Несколько секунд он ничего не мог сказать, потом его прорвало: — Вы хоть знаете, что он сделал? Слышали? Он решил, что подружка задумала сдать его федералам, хотя у нее и мыслей таких не было. Пришел в бар на Шестой авеню и прирезал. Не говоря ни слова. Ни единого слова. Раз пятьдесят ковырнул ножом. Мелкие такие порезы, кончиком ножа. Но вы знаете, что это такое — множественное ранение. Убил ее на глазах пятнадцати свидетелей. Теперь вы можете понять, что ни один из этих свидетелей не горит желанием выступить в открытом судебном разбирательстве, где находятся его друзья, и все такое. Но я умею убеждать и могу выдвинуть трех человек, готовых свидетельствовать против него. И сейчас, а не через три года. Тогда это будет бесполезно. И знаете еще что? Я был в том баре пару дней назад. Это старый бар, и пол там дощатый, — так он просто пропитан кровью. Все его дружки ошиваются там и никому не позволяют наступить на пятно, чтобы сохранить его для будущих поколений.

Мак-Даугал терпеливо выслушал тираду Мудроу.

— Очень трогательно, сержант. Жаль, что вы не поймали его до того, как он переехал в наш город. Так или иначе, мы намерены судить мистера Бауманна здесь, в Вермонте.

— Какой же вы после этого полицейский?

— Я не собираюсь больше выслушивать ваши грубости, хотя и был к ним готов. Будем считать, что разговор закончен.

— Могу я хотя бы допросить его?

Мак-Даугал усмехнулся.

— Надеюсь, вы его не украдете?

— Мы, кажется, все выяснили.

— Скоро он будет готов к допросу.

Мудроу вышел, не сказав ни слова. Мак-Даугал абсолютно прав. Спорить было бесполезно. Потом он позвонит Эпштейну, чтобы поручить дело юристам. А пока прощупает Бауманна на случай, если штат Вермонт решит отпустить его.

Настроение Мудроу нельзя было назвать радужным, когда он пересекал большую парковку для автомобилей, разделявшую здание, где находился кабинет Мак-Даугала, и городскую тюрьму. Не улучшилось оно и при встрече с партнером Бауманна Анджело Паризи, нагнувшимся над багажником своего «понтиака», откуда он вытаскивал запасное колесо. То, что случилось дальше, подняло настроение сыщика ровно настолько, чтобы считать утро сносным. Когда Мудроу поравнялся с ним, Анджело, обкурившийся до чертиков, поднял глаза и узнал сержанта.

— Так, так, — сказал он с вершины своего блаженства. — Это кто же к нам приехал? Первая сволочь Нижнего Ист-Сайда?

Мудроу на секунду остановился, чтобы обдумать ситуацию. Во-первых, от вербовки Бауманна уже придется отказаться, потому как о том, что Мудроу здесь и для того именно, чтобы допросить Бауманна (а он мог оказаться в Бреттлборо только по одной причине), Анджело растрезвонит повсюду, и Бауманн потеряет какое-либо доверие в преступных кругах. Во-вторых, Мудроу понимал, что в Бреттлборо он не полицейский, а частное лицо и подчиняется законам наравне с остальными гражданами. Однако он повернулся так, чтобы оказаться лицом к лицу с обкуренным Анджело Паризи, и улыбка его ничего хорошего не предвещала.

— Эй, — вскричал Анджело, сообразив, что совершил ошибку. — Ты не можешь ничего мне сделать. Мы не в Нью-Йорке.

Не без удовольствия Мудроу двинул Анджело в грудь, и тот рухнул на свой «понтиак». При этом Анджело, у которого хватило ума не сопротивляться, выставил вперед руки, пытаясь защититься.

— Что ты мне сделаешь? Что ты мне сделаешь? — Единственное, что он мог, — повторять и повторять эту фразу.

— Полезай в багажник, Анджело.

— Что?

— Полезай в багажник. — Голос Мудроу был исполнен спокойствия, словно он предлагал своему собеседнику единственно правильное решение.

— Не полезу я ни в какой багажник.

Мудроу еще раз ударил Анджело в грудь, и Анджело снова завалился на «понтиак».

— Полезай в багажник.

Медленно, словно ведомый какой-то таинственной силой, Анджело Паризи подошел к багажнику. Мудроу следовал за ним. В багажнике лежала монтировка, и Анджело уже чувствовал ее приятный холодок в руке, но услышал за спиной смешок полицейского, и тогда он, как и Пако Бакили в больнице, от своего бессилия заплакал и полез в багажник.