— А разве тебе не безразлично, что эта девчонка будет о тебе думать? — вспыхнула Агнесса Константиновна. — В эти годы такая рассудочность, такая ортодоксальность! Не любит она тебя. Женская любовь сильна всепрощением. Просто хотела в хороший дом попасть. Такой ласточкой прикидывалась. А на поверку — тигрица.

Несмотря на строжайшее запрещение Ольги, Иван Петрович не удержался, чтобы не поговорить с Шатиловым о семейных делах. Он зашел к Василию в общежитие, без всяких церемоний выпроводил из комнаты Бурого и поведал все без утайки.

— Тебе не кажется, Вася, что, как коммунист, я должен заявить военкому? Не сказать нельзя. Может, этот самый врачишка не только по дружбе такие штуки устраивает, но и за взятки. Рожа у него какая-то… богомерзкая. А может, ты, Вася, с военкомом поговоришь?

— Пойду, — согласился Василий. — Такую нечистоплотность выводить надо.

— Пойди, Васенька, пойди. Я — отец… Как-то… Эх, Вася, Вася! Не по-моему все вышло. Думал, ты сыном мне будешь. Да уж ладно.

— Пойду, Иван Петрович, насчет Могильного этого скажу, чтобы впредь следили. Только о Валерии промолчу. Ольгу по-человечески жаль. Хорошая она у вас. Умная, волевая. Нашла в себе силы…

— Сделай хоть это. Совесть чище будет.

Дальше разговор не клеился. Иван Петрович посидел, повздыхал, достал папиросу и, закурив, ушел.

Василий, глядя на стул, будто на нем сидела Ольга, сказал:

— Что ж, Оленька, не разобрала коня за погремушками. Тяжелое дело в первой любви так ошибиться. После этого и другому, настоящему, не поверишь.

Крайнев не стал ждать, пока восстановятся его силы, и, едва рана на бедре затянулась, упросил врачей выписать его из госпиталя. Не теряя ни минуты, он отправился прямо в «Главуралмет». Ему повезло: в эти дни в Свердловске был нарком — занимался делами главка.

Крайнев вошел к наркому в военной форме, еще больше подчеркивавшей его худобу, постаревший, осунувшийся, бледный, но подтянутый.

Много теплых чувств хотел выразить нарком этому человеку, вынесшему такие тяжелые испытания, но его остановило сурово-сосредоточенное выражение лица и особенно глаз, смотревших открыто и пристально. И он сказал так, как сказал бы генерал солдату:

— Благодарю за выполнение задания.

— Служу Советскому Союзу! — так же коротко ответил Сергей Петрович.

Нарком сел в кресло перед столом, усадил Крайнева напротив.

— Знаете, где сын? — прежде всего спросил он.

Губы у Крайнева дрогнули, глаза потеплели.

— Спасибо, товарищ нарком. Знаю.

— Растет, вытянулся, говорят. В детский сад ходит. Здоровье как?

— Хожу, но нервное истощение сказывается.

— Не мудрено. Но не беда. Страшное позади. Поможем отдохнуть и полечиться еще. Поедете на тот завод, где Макаров работает. Кстати, там сейчас крупные медицинские силы.

Крайнев возразил:

— Я прошу отпустить меня в армию.

— А заводы кто возрождать будет? Новые люди? — Нарком помолчал и затем добавил: — Первое задание вам — займетесь проверкой выполнения заказов для вашего завода. Знаете, как пригодились данные, переданные вами по радио? Все основное мы заказали и, как только Донбасс освободят, отправим на юг. А когда наберетесь достаточно сил, возглавите проектирование мартеновского цеха.

Крайнев оживился, и нарком заметил это.

— Первые агрегаты восстановим по-старому, а затем будем строить новые печи большой мощности, полностью автоматизированные. Это сложно, но это прекрасно. Сталевар уже не рабочий. Он техник. Впрочем, вы и сами понимаете не хуже меня.

— Задание принимаю. Только с условием: хочу вернуться в свой город в день его освобождения, если уж не доведется освобождать.

— Почему вам хочется этого? — спросил нарком, уловив в голосе Крайнева волнение.

— Я оставил в подполье жену, — не раздумывая, признался Крайнев, в упор глядя в глаза наркому.

— Позвольте. Ваша жена прислуживает гитлеровцам. Крайнев слегка покраснел.

— Мне с первым выбором не повезло.

— Да, бывают смолоду ошибки, исправлять их трудно, — посочувствовал нарком.

— Но можно, — горячо возразил Сергей Петрович и снова посмотрел наркому прямо в глаза: — Я ни одного лишнего дня не смогу пробыть в неизвестности. И прошу разрешить мне вернуться в Донбасс вслед за армией. — Помрачнев, он добавил: — Может, ее уже нет в живых…

— Успокойтесь. Жива и продолжает борьбу комсомолка Валентина Теплова.

— Товарищ нарком! Это точно? Это правда?.. — Крайнев с облегчением откинулся на спинку кресла. Груз всевозможных опасений, который давил его последние месяцы, мигом исчез, но он еще не поверил до конца, боялся поверить в такое счастье. — Но откуда?..

— Такая уж у меня обязанность — знать все о своих кадрах.

— Откуда? — переспросил Крайнев.

Нарком улыбнулся.

— Как же не знать человека, который спас жизнь хорошему инженеру и патриоту?

— Скажите, ради бога, как узнали? — взмолился Сергей Петрович.

— В Москве с начальником штаба партизанского движения виделся. Он мне о вас рассказал, и не только о вас. Порядок у него — даже я позавидовал. В штабе о каждом человеке знают — где он, что с ним. А ведь партизаны и в лесах, и в степях, и в болотах — сколько их! Мои же сотрудники отдела кадров иной раз инженера по неделе ищут. Куда эвакуировался, на какой завод переехал? И я их особенно не бранил: думал, так и должно быть. Теперь потребовал самого точного учета.

Нарком первый раз за всю беседу взял папироску, протянул коробку Крайневу. Тот отказался, показав на сердце.

— Когда едете к сыну?

— Сегодня.

Нарком вызвал секретаря.

— Билет товарищу Крайневу на поезд. И свяжите меня с Ротовым.

Выйдя от наркома, Сергей Петрович зашагал по улицам Свердловска, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство. Он мог идти прямо, свернуть направо, налево, зайти в магазин. За ним никто не следил, и никому до него не было дела. Он просматривал театральные афиши и любовался людьми, которые шли, как обычно ходят люди, — не сгорбившись, не таясь. На их лицах не было того страшного выражения отчужденности и ненависти, какое он привык видеть в оккупации. Во дворах беззаботно играли дети, которые никогда не знали и не узнают гитлеровцев. Радовали звонки трамваев, сирены машин, гудки заводов. Все это было так обычно для всех и так странно для него. «Как хорошо, что к ощущению свободы привык немного в госпитале! — подумал он. — Прилети самолетом прямо сюда — с ума сойти можно».

И все же, поймав на себе чей-то пристальный взгляд, Крайнев почувствовал, что у него по привычке напряглись нервы.

«Развинтился, — отметил он с досадой. — Впрочем, тут и не разберешь: развинтился или завинтился».

Остановился у концертной афиши. Марина Козолупова. Захотелось послушать музыку — его давнишнее увлечение, — и он подошел к кассе, но передумал — показалось кощунством сидеть в концертном зале, упиваться мелодиями в то время, как там, в подполье, его товарищи рискуют жизнью. Постоял и вышел.

Однако удержаться от искушения пойти в кино не смог. Еще издали, раньше чем прочитал название картины, внимание привлек большой красочный плакат — напряженное женское лицо на фоне горящего дома. «Она защищает Родину».

Во время сеанса Сергей Петрович пожалел о том, что попал сюда: фильм перенес его в страшную обстановку оккупации.

Когда он вышел из кинотеатра, уже стемнело, но улицы были ярко освещены, фонари цепочкой уходили далеко к зданию Уральского политехнического института. На тротуарах сновали люди. Порой его толкали, но и теснота и шум только радовали: он среди своих людей, на своей, никогда не топтаной врагами земле.

Посещение цехов Гаевой считал неотъемлемой частью партийной работы — так он не только вникал в производство, но и приближал к себе людей. Здесь к нему подходили даже те, кто не пришел бы в партком, — то ли по застенчивости, то ли по привычке долго собираться. Часто под шум грохочущих механизмов вспыхивали беседы, порой задушевные, порой бурные, но неизменно приносившие пользу.