Когда Шатилов возвращался домой, празднество в доме Андросовых уже близилось к концу. Подруги Ольги и товарищи Валерия разошлись, остались только Пермяковы да приятель отца Валерия — врач Могильный.

Иван Петрович понимал, что пора уходить, но никак не мог заставить себя подняться. Улучив момент, он шепнул жене:

— Вот и осиротели мы с тобой, Аннушка. Думал, что сына в дом возьмем, а вышло — и дочь отдали.

— Уж и осиротели… В одном городе живем. — Анна Петровна привстала: — Пора, что ли?

— Вот как этот балагур уйдет. — Пермяков показал глазами на Могильного.

Ему был противен этот пьяненький человечек с короткими ножками, огромной головой, которая, казалось, перевешивает туловище, и багровым грушевидным носом.

Врач, похоже было, и не собирался уходить. Он не сводил с Ольги масленых глаз, сонливо прикрытых дряблыми веками, и все время сыпал анекдоты. Андросовы наперебой угощали его, называли не иначе как «дорогой» и вообще относились с непонятным подобострастием.

Когда Ольга подошла к трюмо поправить волосы, Могильный, пошатываясь, приблизился к ней.

— Что вы на меня так недобро посматривали? — спросил он вкрадчиво, подслащенным голосом. — Не нравлюсь, вижу. Стар, лицом неказист и фигурой не вышел. Зато сердце… Не будь у меня такого сердца, Ольга Ивановна, не сидеть бы вам сегодня за свадебным столом. Слезки лили б, да-с.

Брови Ольги напряженно поползли вверх и, уловив в этом непроизвольном движении не то удивление, не то готовность слушать его, Могильный спохватился и поспешно отошел.

— Что он тебе говорил? — поинтересовался Валерий, как только Ольга подсела к нему.

Могильный чуть склонил голову в их сторону: навострил ухо.

— Молол что-то насчет своего доброго сердца, — небрежно ответила Ольга, но тревожное и вместе с тем заискивающее выражение лица Валерия удивило ее.

Выйдя вслед за Агнессой Константиновной в кухню, Ольга как бы невзначай спросила:

— Кто этот Могильный?

— Не сердитесь на него, Оля. Он милый, но очень несчастный в личной жизни человек. Жена — ординарная особа с беспокойной натурой. Ну, понимаете… шокирует его. И работа у него адская. Рентгенолог. При военкомате.

У Ольги от страшной догадки закружилась голова, в хаотическом нагромождении поплыли перед глазами все предметы. Так вот как досталась Валерию отсрочка! Устроили… Да, да, устроили. «А Валерий? Может быть, он не знает? — ухватилась она за единственную спасительную надежду. — Безусловно, не знает, не может знать». Но тотчас вспомнила, как насторожился Валерий, услышав от нее слова врача о добром сердце, и все предположения подтвердились с неопровержимой очевидностью.

Лишь только Агнесса Константиновна унесла гостям вазу румяного хвороста, Ольга бросилась в переднюю, схватила шубу и, не надев ее, не закрыв за собой дверь, в отчаянии побежала по улице прочь от этого дома.

Было мучительно больно и стыдно. «Это страшно. Это страшно», — повторяла она почти машинально, еще не осознав по-настоящему того, что произошло. Все спуталось в ее сознании, спуталось в сердце, перед глазами беспорядочно мелькали малоотчетливые картинки — девушки-студентки в светлых платьях, поздравления, поцелуи, комната загса и они, чинно и смущенно стоящие у регистрационного стола, елейно-саркастическая физиономия Могильного.

Уже пересекая главный проспект, она внезапно остановилась: показалось, что разговора с Агнессой Константиновной не было, что все это почудилось… Нет, он был, этот разговор. Но что, если вывод она сделала неверный? Не может Валерий, ее Валерий, быть таким… Ведь не щадил он себя тогда, бросившись в водоворот? Почему он сделал это? Неужели только потому, что боялся уронить себя в ее глазах? Значит, из-за нее рисковал жизнью. Потому что любил. А Родина не дорога ему?

— Жена дезертира? — стоном вырвалось из груди, и Ольга испуганно обернулась — показалось, кто-то другой с презрением бросил эти беспощадные слова. Безумно захотелось одного: не испытывать больше этой мучительной боли, лечь, закутаться с головой и заснуть. Скорее заснуть. Но где? Домой идти нельзя. Сейчас туда прибегут отец, мать, Андросовы и Валерий! Ее передернуло при мысли о встрече с ним. Пойти к подруге? Нет. Что ей сказать? И что вообще говорить в институте?

Торопливые шаги прохожего, недоуменно смотревшего на девушку, стоявшую на ветру с шубой в руках и непокрытой головой, вывели Ольгу из оцепенения. Она набросила на плечи холодную шубу и только теперь ощутила, что дрожит всем телом. Беспомощно оглянулась.

Невдалеке темным силуэтом на фоне освещенного огнями завода вырисовывалось здание инженерно-технического общежития. Ольга направилась к нему, зашла в вестибюль, попросила у дремавшей дежурной разрешения позвонить по телефону и набрала номер Андросовых. Ей долго никто не отвечал. «Наверное, на улице ищут». Потом она услышала голос Агнессы Константиновны. Собрав все силы, стараясь быть спокойной, Ольга сказала, что с Валерием у нее все кончено, и повесила трубку.

Дежурная оказалась человеком чутким. Когда Ольга, движимая непреодолимым желанием спрятаться от всех, попросила разрешения пересидеть до утра в вестибюле, она молча взяла ее за руку, отвела в кабинет заведующего общежитием и уложила на диване.

Утром Ольга застала отца собирающимся на завод. Иван Петрович сказал дочери много ласковых, успокаивающих слов, нежно поцеловал и, уходя, бросил на жену многозначительный взгляд: смотри, мол, не расходись. Но предупреждение было излишним. Анну Петровну так потрясло случившееся, что она притихла и только вздыхала.

В институт Ольга не ходила, стала неразговорчивой, замкнулась в себе. Напрасно Иван Петрович старался наладить прежний тон семейных отношений. Ничего не помогало. Дочь ни разу не обрадовала его улыбкой.

За эти дни Ольга возмужала, повзрослела, угрюмая сосредоточенность не сходила с ее лица. Но она нашла в себе силы держаться мужественно, не впала в свойственное молодости отчаяние, когда все кажется безвозвратно потерянным, а жизнь — пошлой, ненужной. Человек, прошедший долголетний путь, видавший горе и радость, не так легко поддается унынию.

Временами Ольга успокаивалась. Тогда ей казалось, что ничего страшного не случилось, что она неправильно истолковала факты и произошло недоразумение. Придет Валерий, все объяснит, и она поверит всему, что он скажет, лишь бы только снять этот страшный, навалившийся на нее груз.

Но Валерий не шел и этим окончательно подтвердил свою вину.

А у Андросовых по вечерам заседал семейный совет. После работы сюда приходил насмерть перепуганный Могильный и умолял что-нибудь предпринять для спасения всех.

— Если она решилась убежать со свадьбы, то может решиться и на большее, — доказывал он. — Переосвидетельствуют вашего птенчика, а он здоров как бык. Тут уже двух мнений быть не может. Тогда всем нам несдобровать. — И он уговаривал поочередно то Валерия, то Агнессу Константиновну пойти к Пермяковым упросить не предпринимать серьезных шагов.

Валерий наотрез отказался, а Агнесса Константиновна считала, что ее вмешательство ни к чему доброму не приведет.

Пока старшие строили планы, как выпутаться из создавшегося положения, Валерий отмалчивался, но когда они, так ничего и не придумав, впали в отчаяние, в раздражении сказал:

— Да перестаньте вы трястись. Противно просто. Никуда Ольга не пойдет и никому не заявит. Такие вещи делаются в состоянии аффекта. А я решил: завтра иду в армию добровольцем.

Мать всплеснула руками и заплакала, отец только вздохнул.

— Другого выхода у меня нет, — говорил Валерий. — Во-первых, я не могу посещать институт и сидеть рядом с собственной женой, не разговаривая и не общаясь с ней. Более дурацкое положение представить трудно. А во-вторых, не могу ходить в дезертирах под дамокловым мечом и ждать, когда в один прекрасный день все вскроется…

— Но к этому выводу можно было прийти раньше и не терзать всех, — наставительно произнес Могильный.

— Я и пришел к этому выводу сразу. Но выдержал из-за самолюбия. Вы, конечно, не знаете, что такое мужское самолюбие. Из-за него все можно поставить на карту. Уйди я в армию в первый же день, Ольга решила бы, что я бежал из трусости, спасая свою шкуру. Теперь она будет думать иначе: ушел из стыда.