«Заняли помещение под склад», — догадался Крайнев и особым крестиком пометил на плане это место.

Здание, под которым он находился, принадлежало сортопрокатному цеху. Здесь на чугунных плитах раньше укладывалась готовая продукция. Крайнев посмотрел в щель. Плита тяжелая, одному не поднять. «Жаль, — подумал он. — Если здесь складывают продукты, то можно обеспечить ими товарищей, а если боеприпасы — устроить фейерверк».

Он долго стоял и вслушивался в разговор гитлеровцев, но так ничего и не понял. «Придется сказать Саше — пусть разведает», — решил он и, боясь, что его могут услышать снаружи, осторожно, на цыпочках двинулся обратно.

Про Сердюка на базаре говорили: «Купец первой гильдии». И базарные власти относились к нему с уважением: «Мужик хваткий, этот, видать, на широкую ногу дело поставит: от природы нэпман. С часовой мастерской не вышло — быстро на ремонтную перестроился. При советской власти ему разворота не было».

Свою торговую точку Сердюк устроил довольно основательно. В затишке, у стены сгоревшего магазина, прибил вывеску «Скупка и продажа вещей домашнего обихода», уложил на кирпичах небольшую бетонную плиту, на которой, как на полке, выкладывал свои товары: керосинки, кастрюли, лампы, самодельные фитили и главным образом коптилки пыринского изготовления. Коптилки пользовались большим спросом — сделаны тщательно, керосина требуют мало. Устроил он и навес над головой, но его быстро разобрали на растопку. Торговля шла бойко, и Сердюк посмеивался: «На хозрасчете живем».

Многие завидовали Сердюку. Мебель приходилось везти обратно, носильные вещи отдавать за бесценок, а «немецкий свет», как прозвали коптилки, расхватывали мгновенно — без него не проживешь. Даже из окрестных деревень приезжали за ними.

В воскресные дни на толчке было тесно от народа и не потому, что прибавлялось продающих и покупающих. Сюда сходились пошептаться о новостях и просто побыть на людях. Толчок стал единственным местом, где допускалось скопление людей.

Сердюк прекрасно понимал, что гораздо безопаснее не привлекать к себе внимание, но попробуй быть незаметным, если у тебя могучие плечи, хороший рост и упрямое лицо, которому никак не придать смиренного выражения. Волей-неволей пришлось изображать из себя удачливого предпринимателя, а к людям такого типа немецкое командование относилось благожелательно, как к «носителям культуры».

Сегодня, несмотря на выходной день и поземку, Сердюк, притащивший на базар целый мешок всякого скарба, застал у своего прилавка очередь, выстроившуюся в ожидании «немецкого света». Люди выругали его за опоздание, словно он был завмагом, промешкавшим с открытием магазина, и сразу разобрали почти половину коптилок.

Как только покупатели разошлись, из толпы появилась Мария Гревцова и стала выбирать коптилку.

— Все первый сорт, барышня, вполне заменяют электричество, даже лучше, — громко сказал Сердюк и, склонившись над полкой, тихо спросил: — Ну как?

— Не думала я, что у нас так много родственников.

Подошла старушка с отечным лицом, в рваном платке, в старой, заплата на заплате шубенке, поставила на полку примус без горелки и одной ножки.

Сердюк взглянул на него и поморщился.

— Да уж сколько-нибудь дай, родимый, хоть на стакан кукурузы, — взмолилась старушка. — Деда моего замучили, сама, видишь, пухлая.

— Вот, возьми.

— Спаси тя Христос. Дай бог наших дождаться.

— Проторгуетесь так, Андрей Васильевич, — едва улыбнулась Гревцова и, проводив взглядом осчастливленную старушку, прошептала: — В одиннадцать облава. Уходите.

— У меня документы в порядке.

— Все равно. Всякие могут быть неожиданности. Полицаев навезли из области, неделю будут прочесывать город и днем и ночью.

Вернувшись в мастерскую, Сердюк узнал от Пырина, что приходил какой-то голубоглазый застенчивый парень, принес замок связной и попросил сделать к нему ключ. Договорились, что за ключом придет завтра.

Это посещение несколько озадачило Сердюка. До сих пор связная никому не давала его явки. «Хотя дала же она явку радисту», — тут же возразил себе Андрей Васильевич.

Назавтра он не пошел на базар, чтобы не пропустить посетителя, но ждать пришлось довольно долго — парень появился после полудня. Пырин провел его в жилую часть дома к Сердюку и вернулся к себе.

Вошедший стал во фронт, отдал честь по всем правилам и выпалил:

— Захар Иваненко в ваше распоряжение прибыл.

Сердюк придал своему лицу выражение недоумения.

— Что-то у меня такого знакомого не было.

— Не было, так будет, — добродушно улыбаясь, ответил парень. — Здравствуйте, Андрей Васильевич.

— Здравствуйте, — неопределенным тоном протянул Сердюк, пожимая натруженную, покрытую мозолями руку. «Наверное, сапер», — решил он.

— Мне поручено передать вам оружие и задание. — Иваненко непринужденно уселся на стул.

— Постой, постой, — перебил его Сердюк. — Не понимаю. Какое оружие, какое задание?

— От Юлии Тихоновны…

— Не знаю никакой Юлии Тихоновны.

Иваненко растерялся, веки его дрогнули.

— Вы Андрей Васильевич Сердюк? — переспросил он шепотом.

— Я.

Парень мгновенно успокоился.

— Тогда разрешите начать по порядку, а то мы так долго не договоримся. Юлия Тихоновна натолкнулась на нашу группу…

— Подожди. Что ты буровишь? Какая Юлия Тихоновна и на какую группу?

— Да дайте досказать! — осердился Иваненко. — У Юлии Тихоновны тут явочная квартира есть на окраине, оставленная нашими до отхода. Оружие на той квартире спрятано. Пистолеты «ТТ» и гранаты-«лимонки». Ну мы до той квартиры и добрались. Пятеро нас из окруженцев. Пробирались к фронту, перейти хотели, но одного подстрелили, и он, умирая, адресок нам дал.

Сердюк поднялся, открыл дверь, позвал Пырина.

— Алексей Иванович, позовите полицая, а я этого молодчика постерегу. Красноармеец он.

Иваненко, побледнев, выхватил из кармана пистолет.

— Стой, сволочи! Предать хотите!

Пырин попятился. Сердюк добродушно усмехнулся.

— Рассказывай дальше.

— Погоди с рассказом. А ну-ка, паспорта ваши. Посмотрю, что за птицы. Юлия Тихоновна говорила, что Сердюк — человек умный.

Сердюк достал паспорт. Иваненко внимательно просмотрел его от корки до корки и вернул. Проверил паспорт Пырина, пожал плечами.

— Выходит, к своим попал…

«Хваткий мужик», — подумал Сердюк и решил продолжить разговор.

— Как фамилия того, кто адрес дал?

— Не знаю. Звали Степаном, — неохотно ответил Иваненко. — А вы чего полицаем пугаете?

— Ну, ладно, ладно, — смягчился Сердюк. — Давай дальше. Откуда Степан о квартире знал?

— Его оставляли партизанить, но в последний день на фронт взяли. Адрес он в памяти сберег.

Сердюк стал подробно расспрашивать Иваненко: где работал, где служил, как попал в окружение.

— Ранен, говоришь? Покажи.

— Да что я, в гестапо на допросе, что ли?

— А откуда ты знаешь, как в гестапо допрашивают?

— Кто не знает. Все слыхали.

Иваненко сбросил потрепанное пальто, пиджак, расстегнул выцветшую клетчатую рубашку и обнажил плечо. Вдоль ключицы краснел свежий шрам.

— Паспорт твой, — потребовал Андрей Васильевич.

Пренебрежительно посмотрев на Сердюка, Иваненко стал не спеша одеваться.

— Паспорт, говорю.

— Какой у бойца паспорт? Есть один документ. Доставать не хочется — спрятан далеко.

— Доставай.

Парень отпорол перочинным ножом подкладку пальто, бережно вынул свернутые листки, развернул на ладони и протянул Сердюку. Андрей Васильевич увидел партийный билет без обложки.

— Захар Карпович Иваненко, — вслух прочитал Сердюк. — Какую получал зарплату?

Иваненко назвал суммы — они сходились с суммами членских взносов.

— Кто билет вручал?

— Лично секретарь горкома Проскурин.

— Рассказывай дальше.

Присев на стул, Иваненко прежде всего стал прятать партийный билет. Входная дверь в мастерскую хлопнула — он вздрогнул всем телом.