«Сел бы на мой стул, так этикой не занимался бы, — неприязненно подумал Ротов и решил не идти на собрание, зная, что приятного для себя там ничего не услышит. — Без этики как-нибудь проживем, а вот без руды — попробуй».

Выплавлять малоуглеродистую сталь, мягкую, гибкую, пластичную, как медь, Шатилову пришлось впервые. К концу доводки углерод выгорал чрезвычайно медленно, металл переставал кипеть, поверхность шлака в печи делалась почти зеркальной, плохо принимала тепло. Нужно было повышать температуру стали, а это было опасно для свода.

Наблюдая за печью, Шатилов не отрывался от гляделок и к концу смены всегда чувствовал себя утомленным до предела. Усталость увеличивалась и от неудовлетворенности работой: ни разу ему не удалось выполнить плана.

Макаров тоже никогда не выплавлял такой стали. Он присутствовал на каждой доводке, однако ни печи, ни сталеварам от этого легче не было.

Всякий раз на рапорте директор ругал Макарова, Мокшин не бранился. Выслушав сообщение начальника цеха, он только тяжело вздыхал.

Но однажды во время рапорта и Мокшин не выдержал.

— Пора бы уже что-нибудь придумать, Василий Николаевич, — запальчиво сказал он.

К грубостям директора Макаров уже привык, но упрек Мокшина его обидел.

— А вы, как главный инженер, попробуйте что-нибудь посоветовать, — отпарировал он и тут же понял, что совершил бестактность.

В репродукторе зашуршало — это главный инженер в раздражении смял диспетчерский лист. Начальники цехов застыли у динамиков.

— Вы забыли, что в недавнем прошлом вы — тоже главный инженер и не маленького завода, — неожиданно спокойно пробасил Мокшин и, не ожидая ответа, предоставил слово начальнику блюминга.

Макаров покинул кабинет с чувством стыда. «Черт бы меня побрал! — досадовал он на себя. — Всю жизнь отличался выдержкой не хуже мокшинской, а теперь срываться начал».

На печи было по-прежнему плохо. Шатилов метался у заслонок. Чтобы не откидывать всякий раз крышечки гляделок, он оставил их открытыми, и теперь печь была похожа на корабль с ярко освещенными иллюминаторами.

Заглянув в печь, Макаров поморщился и проницательно посмотрел на Шатилова. Рубашка на спине была мокрой от пота, кожа на обожженном подбородке побагровела.

Наконец плавку выпустили. Макаров взглянул на часы. «Ого! Три часа лишних. Что же сделать? Как ускорить доводку?»

Сдав смену, Шатилов подошел к начальнику, конфузливо улыбнулся.

— Не идет дело, Василий Николаевич. — Поджав губу, он подул на обожженный подбородок. — Как такую сталь на других заводах варили?

— Да нигде ее не варили, Вася.

— Эту марку только в конвертере продувать. Там воздухом можно углерод до конца выжечь, — с досадой сказал Шатилов и пошел умываться.

«Воздухом?» — повторил про себя Макаров и крикнул вдогонку Шатилову:

— Пришли сюда механика!

У рапортной Шатилов неожиданно встретился с директором.

Ротов стоял у фанерного щита, на котором были изображены сталевары девятой печи, восседающие на огромной черепахе.

— Работнички… — Директор показал Шатилову пальцем на щит. — Броню сниму.

— Я бы дорого за это дал, — вызывающе произнес сталевар и вдруг вспыхнул: — Что это за манера армией пугать?

Ответ понравился Ротову, но тон покоробил его, и, не сказав больше ни слова, он ушел.

Отчитавшись на рапорте, Василий позвонил Гаевому и с возмущением рассказал о нелепой угрозе директора.

— Будет на днях партийное собрание — там поговорим, — успокоил его Гаевой.

Просыпаясь по утрам, Шатилов радовался, что через час-другой станет к печи. Он не представлял себе профессии более интересной. Каждая плавка чем-нибудь да отличается от другой, к каждой плавке приспособиться нужно. И печи сделаны как будто по одному чертежу, однако у каждой печи свой характер и даже у одной и той же печи характер меняется: в молодости один — смотри в оба да сдерживай, в старости другой — погоняй только, и то далеко не уедешь.

Но сегодня Василий пришел в цех мрачный: в соревновании сталеваров за эту неделю он значился на последнем месте.

На рабочей площадке Шатилов увидел пять труб и пять шлангов, присоединенных к коллектору сжатого воздуха. Он спросил сталевара:

— К какому сражению готовитесь?

Тот пожал плечами.

— Не знаю. Начальник велел передать тебе: как только углерод дойдет до десяти соток, вызовешь его на плавку.

Макаров пришел сам, без вызова, необычайно оживленный, протянул Шатилову руку.

— Здравствуй, конвертерщик.

Василий замигал глазами и тут же сообразил:

— Воздух дуть будем? Да?

— Воздух. Гони сюда вагонетки.

Поезд вагонеток подали к печи. Макаров взобрался на мульду с рудой против среднего окна. Он был в кепке с очками, на руки надел брезентовые рукавицы и ничем сейчас не отличался от рядового сталевара.

— Отделение, за мной! — широко махнув рукой, крикнул Шатилов, вскочил на вагонетку и стал у окна рядом с Макаровым.

Подручные последовали за ним. Созванные с других ночей рабочие подали им трубы.

— Открывай! — лихо скомандовал Макаров, и, как только зашипел воздух, пять труб погрузились в ванну.

Металл бешено забурлил в печи, выделяя бурый дым. Трубы постепенно сгорали и все укорачивались. Вот уже шланги подобрались к гляделкам. Трубы заменили раз, еще раз, и, когда налили пробу, из стаканчика вырвались мельчайшие искры. Они гасли в воздухе, не успев упасть на плиту.

— Хватит! — Макаров спрыгнул с вагонетки.

— Вот это работа! Свод не греется, а металл такой, что горячее и не видал, — восторженно сказал Шатилов. — Спасибо, Василий Николаевич, выручили, — и крикнул машинисту, чтобы убрал вагонетки.

Макаров снял кепку и долго расчесывал пальцами слипшиеся от пота волосы. По виску его лениво скатывалась тоненькая струйка.

— Так можно и кислородом дуть? — спросил Шатилов.

— Можно. Но для этого понадобится мощная кислородная установка.

На рапорте Макаров подробно доложил о продолжительности плавок.

— Малоуглеродистая по графику? — изумился Мокшин. — Что случилось?

— Ничего особенного, — не сразу ответил Василий Николаевич. — Вы вчера напомнили, что я был главным инженером, а Шатилов подсказал то, о чем я, как рядовой инженер, должен был догадаться. — Макаров улыбнулся, довольный тем, что удалось загладить вину перед Мокшиным за вчерашнюю резкость.

Лето сорок второго года было для студентов необычным. Занятия закончились на месяц раньше, и весь институт, за исключением дипломников, отправился в то самое подсобное хозяйство завода, где весной состоялся суд над расхитителями.

Студентов поселили в огромном, только недавно построенном коровнике. Здесь были деревянные полы, стойла, отделенные дощатыми перегородками, по вечерам горел тусклый электрический свет. Приятно пахло смолой и свежими сосновыми досками.

Первокурсники оказались самыми предприимчивыми: раздобыли в институте альпинистские палатки и зажили самой настоящей лагерной жизнью.

Старосты групп превратились в бригадиров. Валерий проявил неожиданную расторопность и практическую сметку. Сразу же разузнал, где находятся солома, брезенты, и его группа устроилась довольно комфортабельно. Он откуда-то притащил бачок для воды, кружку и даже, на зависть всем остальным старостам, висячий умывальник, который предусмотрительно прибил пятидюймовым гвоздем.

Администрация хозяйства не подготовилась к приему большого числа людей и не наладила питания в столовой. На это, впрочем, студенты особого внимания не обращали — относили за счет трудностей военного времени. Важным оказалось другое: возросшее чувство локтя от постоянного общения друг с другом. Возникали новые дружбы, вспыхивали неожиданные симпатии, и все казалось радостным и легким. Даже когда ложились спать не поужинав и слушали урчание голодных желудков, посмеивались: «Ну, началась животная перекличка», — и под этот аккомпанемент заводили песню.