— Прошу, Алексей Павлович, по-деловому, в темпе, — прогудел секретарь, растопыренными пальцами, словно расческой, уложил длинные волосы на большой голове. — Только невзирая, понимаешь… никаких личностей, — предупредил он, опускаясь в председательское кресло.

Необычно пошло и бюро. Гаевой не щадил самолюбия ни начальников вспомогательных участков, ни руководства рудника, профбюро. Задетыми за живое оказались едва не все присутствовавшие. С мест то и дело срывались реплики: инженеры разговаривали с Гаевым на паритетных началах — перед ними был не начальник рудника, а инженер-производственник, такой же, как они. Шестаков был доволен. Подливая мазута в огонь, он дал слово механику окра. Он знал: Афанасьев, «с дури, понимаешь», может поджечь и начальника рудника, которого Гаевой обошел. Шестаков не ошибся.

Перечисляя «узкие места», мешающие установлению капитального оборудования, Афанасьев добрался до крупногабаритных, большегрузных деталей, которые с Нового года лежали на берегу фиорда, возле рудничного причала для катеров и барж.

— Ла-ал-ежат себе… не мычат и не телятся, — говорил Афанасьев. — А мы без них не можем закончить монтаж стационарных вентиляторов, схемы людского подъема, без них…

— Кто же виноват, понимаешь, что они не мычат? — спросил Шестаков.

— А й-а-я, — сказал Афанасьев, ткнув себя пальцем в грудь. — Я механик, значит, я и стрелочник. Не Та-ат-олик же Радибога или Анатолий Зосимович…

За спиной Романова засмеялся кто-то — один, другой, смешок прошел по читальному залу; улыбнулся Батурин.

— Бильярдная, понимаешь… — загудел Шестаков. — Вас пригласили на бюро… Как в бильярдной, — гудел он в сторону двери. — Кто это… веселый такой?

Шум сник.

— И ты, понимаешь, — повернулся он к Афанасьеву, — говори серьезно, а не так… Говори! Почему, понимаешь, они не мычат, не телятся? Кто виноват?

— А если не я, — развел руками Афанасьев, — та-ато-гда вы: секретарь профбюро, начальник рудника, главный инженер, главный механик… Ха-ах-ватит?

— Это несерьезно и безответственно, — сказал Бого-дар, взглянув на Батурина. — Я лично…

— Па-ап-очему безответственно? — повернулся к нему Афанасьев. — Когда крупногабаритные детали бьют по лбу меня, тогда ответственно, а задели вас — безответственно? Как раз очень ответственно. И лично вы…

Возле двери взорвался смех: там сидела молодежь. Шестаков хлопнул ладонью по столу.

— Галерка, понимаешь! — загудел он. — Предупреждаю…

— Если б лично вы, Анатолий Зосимович, каждый день тыкали нас в эти железяки, мы, может статься, давно перетащили б их… по льду фиорда… к вентиляционным штольням. На своем горбу, а перетащили, — продолжал Афанасьев. — А вы и начальник рудника…

— Гкхм-м-м… однако, — откашлялся Батурин. — Хорошо, стало быть, что буран помешал, — сказал он… и не договорил…

— Хватит, понимаешь, — остановил Афанасьева Шестаков. — Давай по существу…

— А это и есть существо, — повернулся к нему Афанасьев. — Я-й-если крупногабаритные железяки будут лежать на берегу, новые лавы не вступят в строй до второго пришествия. И кожухи вентиляторов, и бронированный кабель нужно немедленно перетащить в засбросовую часть.

Шестаков потянул, растягивая, петлю галстука. Романов был уверен, что Викентий сейчас вздует Афанасьева. Обеими руками поправляя волосы на голове, Шестаков загудел с решительностью последнего шага.

— Считаю, товарищи члены бюро, — гудел он, — замечание Афанасьева, понимаешь, надо вписать в проект ререшения: считать ненормальным положение, понимаешь, когда крупногабаритные детали… Мы виноваты в этом — бюро. И руководство рудника, понимаешь. Возражений нет?

Никто из членов бюро не сказал «нет»?. Батурин, занятый какими-то мыслями, казалось, не слышал Шестакова — никого не слышал. Его взгляд был обращен к своим мыслям. Кончиками пальцев он поглаживал жилку над глазом, едва прикасаясь к ней.

— Пиши. — Шестаков кивнул заведующей профбиблиотекой, которая вела протокол, — немолодой молодящейся женщине. — Что еще, понимаешь? Все?

— Нет, — сказал Афанасьев.

— Давай, — сказал Шестаков. — Только без этого, понимаешь? — покрутил растопыренными пальцами возле уха.

— Ка-акомбайн, — сказал Афанасьев, упершись одной рукой в стол, другой — в спинку отодвинутого стула. — «Донбасс».

Батурин выпрямился, взгляд возвратился из далеких странствий. Богодар ткнулся грудью в стол. Все смотрели на Афанасьева.

— Нам нужен угольный комбайн для новых лав засбросовой части, — громко, четко сказал Афанасьев. — Нам нужен комбайн.

— Это, однако, мальчишество, скандировал Батурин в тишине. — Викентий Алексеевич… мы собрались не в бирюльки играть.

И Шестаков вдруг повернулся к грумантчанам незнакомой для них стороной.

— А почему, понимаешь, разговор о комбайне — би-рюльки? — спросил он, стараясь не смотреть на Батурина. — Комбайн — наше будущее, понимаешь. Будущее рудника. Почему нам не поговорить и о будущем?

— Надобно поскромнее маленько, — пропуская мимо ушей слова секретаря, сказал Батурин, глядя на Афанасьева. — Ты распоясываешься, Владимир Сергеевич.

— Са-ас-реди скромных легче жить некоторым, — взбычился Афанасьев.

— Довольно с нас того, понимаешь, что о будущем не думали наши предшественники, — гудел Шестаков. — Теперь горбом расплачиваемся за тех, кто жил в две соски на один рот. Жилы рвем. О будущем мы обязаны говорить.

— Кому, однако, легко живется?

— Ва-ав-ам. Вы любите скромность в других. Ва-а-вы привыкли перед начальством на полусогнутых, хотите, чтоб пред вами на коленях?

— Прошу, понимаешь… Ярмарка!.. Это что, понимаешь? Афанасьев!

— Ва-ав-ы боитесь нарушить московский кабинетный покой управляющего — нас гнете?

— Бомба! — хлопнул себя по колену Жора Березин и выбросил руку в сторону Афанасьева. — Водородная бомба. Я говорил, что он взорвет профбюро.

— Перерыв, Викентий Алексеевич. Давайте перерыв!

— Ко-о-ой пе-ре-рыв, мать честная?! Только начинается…

— Правильно! — поднялся и Романов. — Секретарь профбюро правильно говорит! Руководство рудника должно беспокоиться и о будущем рудника. Почему это мы должны действовать окольными путями — подсовывать предложения о механизации производственно-техническому совещанию, когда начальника рудника нет на руднике?.. Обманывать главного инженера… Потому что руководство рудника прикрылось радиограммой управляющего — «нет возможности», посланной, может быть, непродуманно?.. Так будет спокойнее жить и работать?..

— Я лично, Александр Васильевич… — прервал Романова Богодар, ерзая, оглядываясь.

— К черту личное! — продолжал Романов, не давая остановить себя. — Вы не хотите видеть за своим личным людей, которым работать в этих лавах! Что же мы за инженеры, если и в новых лавах будем тянуть из рабочего жилы, как они вынуждены сейчас рвать свои жилы в лавах старой шахты? Государству от этого выгода? Нет!.. Мы и перерасходовали вон сколько государственных средств на строительстве, а комбайновая лава даст возможность в два-три месяца рассчитаться с долгами. В новых лавах следует с самого начала эксплуатации производить выемку угля по-новому: и рабочему будет легче работать, и государству выгоднее — угля будем давать больше, уголь будет дешевле. И если хозяйственные руководители рудника не хотят думать о завтрашнем дне рудника, — драться за него! — профбюро, профком острова могут взять на себя всю эту петрушку… дойти вплоть до ЦК партии! Афанасьев правильно говорит…

— Нет! — хлопнул лапищей по столу Шестаков так, что графин и карандаш подлетели, заведующая профбиблиотекой отшатнулась. — Нет, понимаешь! Мы не позволим забивать клинья между руководством рудника и профбюро!

Романов онемел, поворотись к Шестакову.

— Если кому хочется руки погреть, понимаешь… Руки отрубим таким плотникам… которые с клиньями.

— Ты мне? — наклонился Романов к Шестакову.

— Всем! — твердо положил кулачище на стол Шестаков. — Всем, кто с клиньями между профбюро и руководством!