– Мы не служивые и не разбойные, – твердо ответил тот, что был в шляпе. – Мы вольные люди.
– Чем промышляете в наших пустынях? – спросил Дружина.
– Зверолов я. Зверя и птицу промышляю. Диких коней ловлю и выезжаю. Поле – мой дом.
Старший возница приподнял припорошенное сеном длинноствольное ружье. На прикладе ружья вырезана медвежья голова со свирепым оскалом.
Только тут Максим заметил черный кружок дула, прежде выглядывавший из-под охапки сена и направленный на него. Встречный не зря держал руку в сене.
– Медвежья голова! – воскликнул Дружина.
Такое ружье имел знаменитый зверолов и проводник, по-местному – вожа. Мало кто знал Никифора Старкова по крестному имени. Больше по прозвищу Вожа, да еще Медвежья голова, идущему от затейливого ружья. Кочевники прозвали его Беркутом. Никифор был великим знатоком Дикого поля, мастером по ловке орлов-беркутов и соколов. Чаще он добывал птенцов, воспитывал, натаскивал и продавал кочевникам ловчих птиц, готовых к охоте. Поймать орла трудно, а приручить еще сложнее.
Кочевники-охотники особо ценили сильных и смелых беркутов. Зверолов исправно добывал их и получил прозвище Беркут. С этим прозвищем и запомнили его переселенцы Дикого поля, в чьих селениях легенды о нем передавались из уст в уста от старших к младшим.
– Ишь ты, – недоверчиво качнул головой Максим и показал глазами на высокий стебель донника, покрытого желтыми цветами. Донник возвышался над другими травами, стебель толстый, в палец. – Видишь цветулек? Покажи уменье. Вожа попал бы.
До цветка шагов пятнадцать. Зверолов сошел с повозки, расставил ноги широко.
Сейчас табунщики могли хорошенько рассмотреть его. Выше среднего роста, но не длинный. С обыкновенными широкими мужскими плечами, и только очень крупные мясистые предплечья и кисти рук выдавали в нем человека большой физической силы. Лицо худое, без грамма жиринки, но при этом совсем не казалось изможденным, наоборот, прямо источало энергию, впитанную от солнца и ветра.
Штаны и рубаха-куртка из плотной ткани, какую не прокусывают комары и мошка. На поясе патронташ, за который заткнут пистолет редкой конструкции. Длинный охотничий нож в чехле висел на кожаном ремешке, перекинутом через плечо. На ногах короткие сапоги из мягкой кожи, почти без каблука, с маленьким подпятником. Эти ноги знали не только лошадиные бока, но и могли неслышно ступать и в степи, и среди лесной чащи. Шляпа с коротким загибом по краям и похожая на лесной колокольчик спасала и от сибирской стужи, и от азиатской жары. В походе примечательная шапка-шляпа служила и подушкой, и ковшом для родниковой воды. Сбоку в шляпе зверолов сделал кривой надрез для обдува в летнее время и вставил туда уже поникший полевой цветок.
Загорелое худощавое лицо зверолова, выражавшее уверенное спокойствие, вдруг словно закаменело. Черные, но выгоревшие на жгучем солнце брови с бурыми подпалинами как-то особенно опустились внешними краями. Глаза стали меньше, и от них повеяло холодком, ощутимым даже в жару. В решающие минуты необыкновенная собранность отличала зверолова.
Зверолов присмотрелся к цветущему доннику, потом неожиданно надвинул край шляпы себе на глаза, вскинул ружье и вслепую выстрелил.
Пуля срубила стебель. Ближайшая лошадь испуганно шарахнулась в сторону. Облако сизого дыма поднялось над опущенным ружьем.
Удивленные и одобрительные возгласы очевидцев известили об удачном опыте.
Зверолов поднял шляпу с глаз:
– Если кто-то в Поле сможет повторить, сообщи мне.
– Добрый выстрел, – восхитился Максим. – Такого никогда не видел. А сам ты сможешь повторить?
– Давай попробуем, – Никифор передвинул барабан на ружье, взвел курок. – Вон тот татарник подойдет?
До ближайшего колючего татарника со своеобразными пурпурными цветами всего с десяток шагов, но вслепую в тонкий стебель попасть и с двух шагов чрезвычайно трудно.
Зверолов кивком головы надвинул шляпу на лоб и выстрелил. Пуля задела стебель касательно. Растение качнулось и… повисло на шкурке. Выстрел вызвал всеобщий восторг.
– И впрямь у нас сам Медвежья голова, – улыбался Максим. – Лучший стрелок Дикого поля. Первый на любой ярмарке. Сразу не признали без вороного коня. Слышали о тебе. Ордынцы тебя еще Беркутом кличут.
– Переселенцы Поля, казаки и служивые из крепостей зовут меня Вожей, – сказал зверолов. Он почувствовал, что опасности нет, и лицо его отмякло. – Так и зовите.
За Волгой промышляли и другие звероловы и следопыты-проводники. Их тоже звали вожами, но с приставкой. Были Вожа Иван, Вожа Рябой, Вожа Бортник… Просто Вожей как врожденным именем звали одного. Профессия стала именем. Для знающих это значило многое, больше любой рекомендации.
– А ружье-то каково, покажи, – попросил Семен Калачев. – Что за чудо. Дружина, смотри. Наши через дуло заряжаем, легче коня взнуздать, а ты в один момент готов.
– Ружье не хуже другого бьет, – был сдержан зверолов, но потом открылся и не без гордости показал. – Пока ты одну пулю заряжаешь, я семь выстрелов делаю. В барабане семь пуль заряжено. Только поворачивай его. Такого ружья ни в одной армии нет. Дорогое творенье. Штучный заказ. Не однажды оно спасало мне жизнь.
– Вожа, где взял такое ружье? – удивился Максим.
– Ссыльный мастер для меня сработал. Выученик мастера Первуши Исаева. Угодил ему стрельбой точной. И заплатил весомо. За работу пригнал табун лошадей и три медвежьи шкуры отдал. Еще рухлядь разную. Все что имел. На охоте все одно из одного канала стреляю, чтобы барабан не сносился до срока. Он мне и пистолет такой же сработал. Обучил меня патроны из бумаги делать. Семь каналов заряжать долго, зато потом стрелять быстро.
Такие ружья в наших краях появлялись редко. Скорострельные стволы ломались, их хозяева исчезали, а легенды о них жили дольше. Мастера-кустари иногда обгоняли свое время. Знаменитый мастер Первуша Исаев изобрел вращающийся барабан для пистолета в первой половине семнадцатого века. Изделие трудоемкое и дорогое. В России идея заглохла, а в Диком поле, где количество прожитых дней напрямую зависело от количества сделанных выстрелов, отдельные звероловы и казаки были готовы платить любую цену за труды мастеров.
– Куда путь держите, славные охотники? – спросил Максим.
– Хочу поправить животишко, – сказал Вожа. – На Соку и Самаре стану промышлять зверя и птицу. – В зиму на Иргиз уйду. Там у меня зимовье доброе есть. И парнишка Васек со мной. Обучается.
– Таким странникам мы всегда готовы оказать помощь, – Максим почтительно склонил голову и повернулся к третьему путнику. – Куда ты, божий человек, идешь? Чейный ты?
Под испытующим Максимовым взглядом уже успокоившийся мужик-крестьянин заговорил.
– Странние мы. Ходим, работой кормимся. Живем как сироты. Нижегородские. Пятый год как сошел я со своего села. Землицей бедны. Подати платить нечем. Как погорел в грозу, так и вовсе обеднял. Куда деваться? То ли в кабалу идти, то ли в петлю. Прослышали про благодатные края и пустились странствовать. Семью давеча оставил на реке Курум у Царева кургана. Сам землицу ищу. Пособи. Посеюсь, семью перевезу. Тебе от меня убытку не будет.
– Значит, ты садчик[13], – понял Максим. Он окинул глазами степной дол. – Земля лежит в пусте. Бери сколько осилишь. Здесь всяк волен взять землю.
– Земли много, да нечем взяться. Одна кляча, и та чуть ноги волочит.
– Как тебя звать? – спросил Максим. – В Бога веруешь?
– Евлампий, – садчик перекрестился.
– То-то. Тут много разного народа шатается. Мне добрые соседи нужны. Езжайте по нашему следу до избы. К вечеру буду, покалякаем. Кто осилит степного коня объездить, у того конь будет.
– Максим махнул рукой и поехал на сенокос.
– Отец, зачем тебе этот тамбовец?[14] – Дружина кивнул в сторону удаляющейся повозки. – Вожа – великий охотник. О нем и мужики на ярмарке сказывали. С тамбовцами одна морока.
