– Солнце убьет тебя! Не мучайся! Отдай ружье! Тогда отпустим тебя.

К вечеру от потери крови у Вожи начались галлюцинации. Он иногда палил, расстреливая чудища-наваждения…

Жажда мучила зверолова и отнимала силы. Однако ночью он почувствовал себя лучше. Кровотечение прекратилось еще днем. Железный организм и сухой климат тому способствовали. Нет худа без добра. Зной выбил зверолова из седла, но на знойном воздухе раны затягивались быстро.

При свете луны, которую иногда застилали бегущие облака, Вожа следил за каждой тенью. Он трижды за ночь стрелял в сторону сомнительных шорохов.

К утру силы Вожу оставили. Он чутко задремал, привалившись к каменной бабе. Малиновая заря занималась на востоке. Все светлее вокруг. На небе ни облачка. День предстоял убийственно жаркий.

– Воды, воды, – в забытьи прошептал зверолов сухими потрескавшимися губами.

Пребывая точно в густой дымке, Вожа провел рукой по траве. Влага захолодила руку, выпала роса… Вожа очнулся. Он провел рукой по траве еще раз и попробовал пососать кисть, но на коже мало чего осталось. Сорвал былинку, но крошечные жемчужинки живительной влаги упали на землю.

Вожа в недоумении посмотрел на росную траву. Но вот мысль промелькнула в его красных от напряжения и бессонницы глазах. Он полез в нагрудный карман и извлек оттуда единственную вещь, доставшуюся ему в наследство от матери. Белый льняной платочек с надписью «Никита Старков», вышитый заботливой рукой матери. Вожа всегда носил его с собой, не подозревая, что когда-нибудь это его здорово выручит…

– Мама как в воду глядела, – пробормотал Вожа. – Будто знала, что мне больше всего в жизни пригодится.

Вожа промокал платком траву с росой; затем ложился на спину и, сжимая платок в кулаке, отжимал в рот несколько капель. Он ползал по кургану и собирал росу:

– Еще поживем. Еще постреляем…

Вожа утолил жажду и даже отжал несколько глотков росной влаги в пустой кожаный мешок. Мизер, которого достаточно, чтобы поддержать силы и не впасть в предательское забытье.

Ближе к вечеру Вожа почувствовал прилив сил. Рана ныла, но на ее месте огрубелый палец нащупал нежную сухую корочку. Корочка ветрилась с каждым часом и с каждым часом силы прибывали.

Зверолов даже решился на вылазку. Превозмогая боль, он стал приплясывать на кургане и задирать кочевников:

– Корсаки! Слышите меня! Не дождетесь, что подохну! На мне все заживает, как на собаке. Выходи, покалякаем. Корсаки! Кривоногие! Выходи!

Вызывая на бой, табунщики и звероловы Дикого поля случалось, поддразнивали кочевников за часто встречающуюся среди них кризизну ног, вызванную долгим сидением на корточках у костра, длительной верховой ездой и больше всего устройством детских люлек с наклонным дном.

В низине произошло шевеление, но никто не выглянул. Раззадорить кочевников не удалось, но получилось посеять сомнение в скорой кончине зверолова.

Вожа встал, скрючившись, на согнутые ноги и изобразил кочевника: – Кривоногие, выходи!

Остальное свершилось мгновенно. Из низины приподнялись двое. Один выпустил стрелу, другой ордынец целился из ружья. Вожа тут же упал и в падении выстрелил. Ответом стал вскрик и брань.

– Одного зацепил, – с удовлетворением сказал себе зверолов. Спустя время округа притихла, и стайка ворон и воронов вернулась к месту боя. Зверолов не выдержал и пальнул из пистолета в одну из самых крикливых птиц. Тяжелая пуля так разнесла летающее пугало, что на курган просыпался дождь черных перьев.

Поразмыслив, Вожа сложил руки у рта и закричал:

– Корсаки! Если в вашем ауле есть дюжина джигитов, готовых умереть за одну мою шкуру, то поднимайте головы. Скоро ваши жены будут ласкать других джигитов!! Выходи на бой!

Ночью, неслышно ступая, на курган пришел Тополь. Днем Вожа видел, как корсаки гонялись за ним в степи, но конь не подпустил их. Мягкие губы четвероногого друга ткнулись в ладонь зверолова.

Вожа сел на коня и осторожно тронулся в черноту ночи, готовый пойти вскачь. Но никто его не преследовал и не охотился за ним. Ордынцы неслышно ушли ночью, унося убитых.

Днем преследователи могли вернуться с подкреплением, и потому Вожа неожиданно направился на восток в пустыню. Весь день он провел в седле. Тополь уносил его в маловодные безлюдные места, где даже кочевники не появлялись годами. Здесь территория горьких трав: дикого укропа, клоповника, лебеды, каменного чая, полынки. Да еще заросли ковыля и вездесущего типчака. Но и эти травы не густо пробивались из потрескавшейся почвы и среди сыпучих песчаников.

На другой день занялся легкий ветерок с азиатской стороны. Он поднял и принес мельчайшую песчаную пыль. Воздух сделался сухим и горячим. Диск солнца обозначился резко, но не слепил. На него можно смотреть как при закате.

– Мгла, – Вожа успокаивающе потрепал Тополя рукой по холке. – Это нам на руку. Лишь бы шурган[56] не начался.

Постепенно мгла усилилась. Солнца не стало видно совсем. Вместо солнца светлое пятно… Мгла могла висеть день-два, а могла висеть и три недели кряду. Вожа ехал неспешным шагом и в каком-то странном желтоватом знойном сумраке. Видимость сократилась до сотни саженей. Ориентироваться в степи стало трудно даже для опытного зверолова. Поводья отпущены. Конь шел произвольно.

Путник наткнулся на родничок, слабо выбивающийся из земли. В небольшой воронке подземный источник перекатывал песчинки и крошечные камешки. Вожа спешился и зачерпнул войлочной шляпой воды из родниковой воронки.

– Солона, горчит маленько, но пить можно, – сказал Вожа сам себе.

Вожа пошел вслед за родником. Он вспугнул одичавшего драмодера[57], обнаружил следы сайгаков, больших охотников до соленой воды. Через полторы сотни саженей ручеек растворился в песчаной земле без остатка.

За Волгой, южнее Иргиза и восточнее Яика не только ручьи, но и многие реки растворялись в почве с большим количеством песка, не дойдя до моря или другой реки. Иные из них прерывали свое течение после весеннего паводка, образуя цепочку не связанных между собой озер. У некоторых ниже по сухому руслу течение воды снова появлялось и постепенно увеличивалось. Такие разорванные реки для звероловов не в диковинку. Но места исчезающих рек были еще пустынны и оседлыми людьми совсем не заселены.

Вожа вернулся к истоку родникового ручейка. Тополь щипал траву вокруг родниковой чаши.

– Назовем родник твоим именем, Тополь. Мне здесь нравится. Посплю, а ты посторожи.

Конь, не поднимая головы, посмотрел большим умным глазом на хозяина и продолжал щипать низкую траву, потряхивая большой головой.

Вожа проспал сутки. Проснулся, пожевал сушеной гусятины и заснул еще на сутки. Рана еще ныла, но не тяготила как раньше и даже при движении рукой не кровоточила. Спустя еще день и ночь зверолов почти оправился. Остальное заживет по дороге, решил он.

По законам Дикого поля за обман на мене полагалось отомстить с оружием в руках. В необходимости того житель поля не усомнился ни на одно мгновение. Первопроходцы поля особой сентиментальностью не страдали. Такими их сделала суровая жизнь.

Вожа взнуздал Тополя и направился к аулу Темира. Мгла начала рассеиваться. Солнце прояснилось, но на него еще можно смотреть не щурясь. Четкая видимость верста. Надо спешить…

К утру Мотя выбилась из сил. Но не то самое страшное. Светлевший рассвет раздвигал темноту, расширял видимое пространство. На склонившихся стебельках и листьях засветились капли прошедшего ночного ливня. Еще четверть часа и степная равнина откроет свои горизонты для внимательного наблюдателя.

Следовало затаиться, где-то спрятаться, но насколько хватало глаз, вокруг плоская равнина, ни лесочка, ни оврага. Мотя решила вырыть яму. Ножом взрезала дерн, рыхлила почву и выгребала ладонями. Грунт разбрасывала так, чтобы не было кучи.