Ночью ветер надул бурю. Разразилась ужасная гроза. Непроглядную черноту неба раскалывали молнии, на короткий миг озаряя темные тучи. Ливень обрушился на землю. Сильнейшие порывы ветра сотрясали юрты, на открытом месте человека валили с ног.

Сарты и невольники стреножили коней и попрятались в юрты.

– Пора, – сказала Мотя и поцеловала сестер. – Прощайте, милые Агашенька и Пелагеюшка. Прощайте.

Пелагея украдкой протянула ей кусок сушеного мяса и маленькую лепешку, испеченную на углях:

– Возьми. Если дойдешь, попроси матушку и тятю помолиться за нас.

Всю ночь Мотя бежала по черной степи, против ветра, хлеставшего благотворным дождем. Спотыкалась, падала и снова вставала. Выбившись из сил, она на несколько мгновений останавливалась, тяжело дыша, и дальше бежала в неизвестность.

К полуночи дождь прекратился. К рассветным сумеркам утих и ветер. Мотя в изнеможении опустилась на мокрую траву. Для нее самое опасное оставалось впереди. Она оказалась между жизнью и смертью в открытой степи.

Два всадника ходко двигались по степи вдоль камышей пересохшего озерца. Один в киргизской шапке, сшитой из клинышков, другой в округлой войлочной шляпе. К седлам приторочены небольшие кожаные мешки с припасами, арканы. У обоих длинноствольные ружья. Только у одного в чехле прикладом кверху, а у другого лежало поперек седла на бедрах, готовое в один миг вступить в бой. У каждого на короткой привязи-заводи бежала вторая свободная заводная лошадь.

Впереди ровная, как огромный стол, степь. Только небольшие курганы-могильники, насыпанные давно исчезнувшими народами, служили ориентирами.

Взору привольно. Селенья здесь угадывались верст за пятьдесят-шестьдесят. «Что-то синеет впереди», – говорили казаки. И впрямь, едешь – что-то синеет, синеет, и наконец видны станицы, избы русичей или юрты кочевников. Тут трудно укрыться от зоркого глаза.

Всадники вспугивали табунки тарпанов и сайгаков, не обращали внимания на дроф. По степной традиции Вожа и Ерали временами пускали скакунов с шага и размеренного бега в галоп. Будто давая коням на размеренном беге отдых. Временами они меняли коней, передние становились заводными и бежали сзади налегке. Вожа берег Тополя и ехал больше на вороном жеребце.

Даже неискушенный взгляд мог почувствовать во всадниках великолепных наездников. Киргизы и калмыки в ратном деле и владении оружием уступали русичам и башкирам, более крупным физически и стойким по характеру. Но ни в одной части света не родилось более ловких и выносливых наездников.

Жизнь приучала кочевника к лошади с самого рождения. Они и землю, степь родную, впервые увидели из седла, придерживаемые матерью во время очередной кочевки. Вцепившись смуглыми ручонками в уздечку, они начинали ездить верхом раньше, чем ходить. У матери на руках много малышей, и старшим приходилось передвигаться самостоятельно. Игры и ссоры… все верхом. Это частенько помогало им в дальнейшем.

Русские звероловы-промышленники, казаки, а за ними и переселенцы Дикого поля, подобно кочевникам, усвоили значимость коня на безлесых просторах. Не только табунщики, но даже крестьяне старались отобрать, вывести и вырастить скакунов, которые не подведут. И немало преуспели в том. Появились первые конные заводы, которых становилось все больше.

Звероловы, крестьяне и табунщики оценили коня даже больше, чем кочевники, у которых скота и лошадей много, или казаки, забубённые головушки, поначалу жившие днем сегодняшним. Это они ужесточили неписанный закон Дикого поля: раньше думай о коне, а потом о себе, прежде напои, накорми и вычисти коня, а потом думай о своем животе. Если в мешке плескалась питьевая вода, но в пути не предстояло водопоя с пресной водой, то, спасая коня, следовательно и себя, путник менял маршрут. Более всех такого правила держались звероловы.

Длительная непрерывная скачка нелегка. В пути Вожа дважды соскакивал с коня и, положив руку на седло, бежал рядом с конем. Четырехногий друг тащил зверолова вперед, но все же и самому приходилось бежать быстро, большими скачками, и немногие могли бы позволить себе промчаться так по степи версту-другую.

– Беркут опять сиделка отсидел, – привычно шутил Ерали. – Зачем тебе конь? Тебе и так хорошо.

Вожа на ходу ловко вскакивал на коня.

– Ноги просили работы. А теперь руки чешутся. Видно, к драке.

– Не кликай грозу, – сказал Ерали и показал на горизонт. – Сама идет.

И точно, на знойном белесом небосводе появилась маленькая тучка. Порыв ветра взвихрил пыль и песок на солончаках и открытых песчаниках.

Когда-то очень давно безводная песчаная пустыня наступала на высыхающее море и реки. И в Заволжской части Дикого поля среди древних черноземов и небольших гористых возвышенностей встречались довольно протяженные песчаные участки. Длиной в десятки верст.

Со временем климат изменился, стал более влажным. Северные леса продвинулись далеко на юг. Поросшие могучими соснами, кустарником и травами холмы при ближнем знакомстве оказывались песчаными барханами, принесенными ветрами из пустынь Азии.

Наблюдательные звероловы и проводники замечали, что леса каждый год продвигаются к югу на несколько десятков и даже сотни саженей. Впереди береза, осокорь, сосна. В поле становилось меньше пятен желто-белых солончаков от пересохших озер. Соль выветривалась с поверхности земли и исчезала.

Черная тучка на горизонте быстро росла; вскоре закрыла почти все небо. Надвигался грозовой фронт. Ветер стал свежим, прохладным и влажным. Стало сумрачно. Через несколько минут на землю обрушился такой ливень, что в десяти шагах ничего не видно.

Всадники сбросили одежду, скатали и сунули в кожаные мешки; прикрыли ружья и пороховые припасы. Оставшись в шляпах, ехали нагишом. Точно в бане терли себе запыленные лица, шеи, плечи. При разрывах молнии и грома дети суровой природы, точно первобытные огнепоклонники, оглашали почерневшую бушующую степь дикими однозвучными возгласами, в которых звучала и воинственность, и восторженность.

По степным лощинам текли шумные стремительные потоки воды. В одном месте всадники едва переправились через такую объявившуюся реку. Бурная вода сволакивала даже конных.

Буря кончилась так же внезапно, как и началась. Вскоре исчезли бурливые реки. Только в неглубоких оврагах еще грозно шумела стремительная вода.

После дождя поднялся редкий легкий туман, и на горизонте появилось то, что переселенцы назвали – марево. Преломленный свет по воле божества явил картины очень далекого или потустороннего мира, как считали странники Поля.

В мареве выросли диковинные деревья, дворец с колоннами, чудище с клыками и большим хвостом впереди и человеком на спине. А то все исчезло, и над пустыней появился корабль с парусами.

Вожа и Ерали, застав, зачарованно всматривались в чудесные виденья. Ерали даже ущипнул себя. Вожа перекрестился:

– Марево. Прошлое лето дворец видел, но большую лодию с парусами ни разу.

Исчез корабль. Марево стало блекнуть, и вдруг Ерали пальцем показал на еще одно виденье. Светловолосая девица брела по степи, тревожно всматриваясь в даль. Но вот и это видение исчезло.

После дождя поникшая от жары степь ярко зазеленела. В полдень она казалась безжизненной. До того снулые стервятники на курганах с жадностью рвали на куски падаль. Зачирикали большие птицы и малые птахи. Множество дроф, стрепетов, дроздов, уток и разнообразных куликов бегало и летало около низин, залитых водой. Иные, ошалев от бурных перемен, садились на спины тарпанов и по-весеннему пробовали свой голос.

Через день-другой жгучие лучи летнего солнца выпарят влагу и общее оживление в степи пройдет. Откочуют стаи птиц. Жизнь замрет.

Но в этот день грозовой фронт еще раз накатился на степь. Путникам опять пришлось раздеваться и прятать одежду и оружие. А где-то в стороне гремел основной грозовой фронт.

Когда буря стихла и небо прояснилось, всадники неожиданно обнаружили, что оказались вблизи кочевья. В момент из мешков извлечены одежда и оружие.