С большим парусом плавали, когда ветер дул с кормы, а при встречном ветре в узком русле реки ходили на гребях. Развернув ладьи, воровские казаки паруса спустили. Райну сложили вдоль древа и вокруг древа смотали парус. Ладьи пошли на гребях-веслах.
Струг по сравнению с ладьями вдвое больше. Струг имел палубу в задней части, над которой небольшая труба от печи. Одно древо и огромный полог-парус. С помощью плетеных кожаных канатов райну с парусом опустили. Полог еще сматывали, а два десятка гребцов уже дружно принялись за работу. Строгали струги из досок; без единого железного гвоздя собирали. Потесь у струга крепилась сзади и приводилась в движение канатами и рулевым колесом.
Даже такое крупное судно повольники всегда быстро переволакивали из реки в реку. Устройство стругов напоминает устройство самых крупных из ушкуев. На протяжении многих лет на таких суднах укрывались от монгольской орды.
Зимой на волоках повольники возле своих обездвиженных ладей и стругов за неделю строили теплые зимовья. Но стоило весной реке распалиться[107], как вольные люди отправлялись в новое плавание. Если необходимо, то ладью строили в несколько дней. Работать с деревом в России всегда умели.
Казаки успели уйти в протоку дельты Самары. Сторожевые суда на незнакомое мелководье не пошли, встали на Волге напротив устья протоки.
Команда расшивы, бурлаки облегченно вздохнули. Бурлаки были рады неожиданной передышке, возможности беззлобно погутарить, подшутить. Они с любопытством разглядывали починков, с уважением посматривали на знаменитого зверолова, увешанного оружием, и его коня-красавца.
– Куда путь держите? – спросил шишка[108].
– В Самару, на ярмарку, хлебушко продать-обменять, – сказал дед Любим.
– К самарским водохлебам и горчичникам, – оценил шишка. – Ухо востро держите.
– А вы чьи же будете? – спросил Любим.
– Мы то? – шишка засмеялся. – Мы мерятники, симбирские. В бане и мерина запарим.
Бурлаки захохотали. Бурлаки из разных мест имели шуточные прозвища, в которых подмечены черты их краев. Астраханцы – чилимники, едят водяной орех чилим. Казанцы – казанские сироты, то есть лукавые попрошайки. Костромичи – тамоки, вместо слова «там» говорили «тамой». Пензенцы – толстоногие, де ноги у них слишком толстые. Самарские – горчичники, на огородах сеяли горчицу, торговали ею.
Много прозвищ. А всех бурлаков, особенно в тех пристанях, где их собиралось много, называли водохлебами. В поисках работы ходили бурлаки по берегу с ложкой, заткнутой за ленту на шляпе, – как знак предложения пойти внаем. Зубоскалы шутили: «Воды вокруг много, а почерпнуть нечего». Опять же чаевничать все бурлаки любили: работа каторжная до седьмого пота, а чайку попил – и полегчало.
Артельный староста купил у починков муки, крупы, лука, постного масла. А рыбы бурлаки и сами наловят: прямо с расшивы на уду.
После этого починки тут же отправились к рыболовецкой ватаге.
Вожа по-прежнему внимательно оглядывал окрестности. Васек и починки не столько на бичевник смотрели и конями правили, а глазели на могучую Волгу, на проходившую на ней жизнь.
Поперек Волги шла рыбацкая лодка. По течению вниз сплавлялся однорядный бревенчатый илот. На нем команда в три человека. Следом плыл большой грузовой плот. Бревна связаны в два ряда. На том плоту не только лес сплавляли, но груз и пассажиров везли. Управлялся плот двумя очень большими веслами. Одно впереди, другое сзади.
На одном конце плота очаг: на бревна насыпали песок и разводили костерок: уху сварить, чай согреть. В середине малого плота шалаш. На грузовом плоту целая изба-казенка построена, а вокруг тюки, сундуки, кони с повозками. На таких плотах многие из починков добирались до Самары и других пристаней, откуда отправлялись в глубь лесостепей.
Плоты обогнали две быстроходные барки. Отличные размером и оснасткой. Волжские плотники мастерили десятки видов судов, способных ходить и по морю, и по мелководью небольших притоков: насады, клади, коломенки, каюки, гусяны, бархоты, паузки, унжаки, косоушки, тихвинки, асламки, реюшки… В названих некоторых судов отражалось место их строительства, откуда пошел такой тип судна. Во многих местностях Поволжья строили на особину.
Но бывало, что и от названия судов прозывались новые земли, в которых они появлялись. На Самарской Луке, где Жигулевские и Сокольи горы запирали Волгу в узкий проход, по дну идет каменная гряда, на которой побилось и затонуло много судов. Пройти камень труднее и опаснее, чем ближайшие песчаные перекаты. Приходилось ветер пережидать, соседа пропускать. Чтобы осадку уменьшить, разгружались в небольшие гребные суда жиганы.
Длина жигана шесть-семь саженей, ширина пять аршин. Жиган – юркий и легкий в управлении дощаник. В северных говорах жиган обозначал мужика пройдоху, пролазу, да еще в острогах опытного, тертого острожника[109]. На Волгу суда жиганы попали с Печоры и Камы. Промысел давний, охраняемый от чужаков-новичков. Старики говорили, что от него и пошло название Жегулевские, Жигулевские горы. Легендарные и живописные места. Могли ли починки не залюбоваться окружающим видом.
Вскоре обоз починков подъехал к тоне напротив острова с ватагой. На берегу временный рыбацкий стан: шалаш и вешала[110] для просушки сетей. Сама ватага[111] находилась на волжском острове. Рыболовы побаивались нападения кочевников и ниже Самары предпочитали ставить ватаги на островах.
Рыбаки, сами себя называвшие ловцами, поселились на Средней Волге раньше других русских промышленников. Не только кочевники степные, но даже жители лесов мордва и чуваши тогда еще рыбу не ловили даже для себя, рыбу не ели. Первые ватаги ловцов пришли с верховьев Волги, с Камы, с Оки. Аля них Волга оказалась кладом, полным живым серебром и золотом.
Сей момент ловцы занимались ловом рыбы неводом. Снастей, чтобы улавливать рыбу, придумано много: шашковая снасть[112], сак[113]… невдалеке начато строительство учуга[114]. Самой добычливой снастью, притом легко перевозимой и потому широко применяемой на промыслах, считали невод, которого делали несколько видов. Вот и теперь ловцы привязали один конец невода к дереву у кромки воды, а сами плыли в лодке-бударе. Один ловец гребет к середине реки, а другой постепенно опускает невод с поплавками и грузилами в воду. Описав полукруг, лодка возвратилась к берегу.
Вся артель ловцов, также называемая ватагой, из дюжины человек дожидалась на берегу.
Здесь же сложен недавний улов. Красная рыба отдельно. Черная рыба, некоторые сорта отдельно. Черную рыбу: судак, сом, щука, сазан, лещь, густера… попадавшуюся в сети оставляли больше ради шкур и некоторых других надобностей. Черная рыба не едовая. Тех, кто ел сомятину, насмешливо называли кутырниками, а чехонь – чехоньщиками.
То ли дело красная рыба. Каждую именовали с уважительной приставкой. Белуга – царь-рыба, осетр – генерал, севрюга – мамушка, стерлядь – егоза, их племянница. Почитали еще одну чисто волжскую рыбу – белорыбицу.
Весенняя икряная рыба в большей цене, однако и летом лов рыбы в меньших размерах продолжался.
Один из ловцов, желая похвастать, пошел к еще живой белуге, глыбой лежащей на берегу. Ловец сел на нее верхом, и его ноги не достали до земли.
– Пудов семьдесят будет рыбешка, – оценил дед Любим.
А Васек ничего другого не замечал, во все глаза смотрел на диковинное существо. Белуга открывала рот, жалостливо ревела голосом, как у маленького ребенка. И глаза ее блестели. И так мальчишке стало жалко плачущую рыбу, что и у него навернулись слезы.
