— Стой на дороге, пока не отъеду. Чтоб не увидели твоего лица.

Он вытер грязные руки о полы длинной чухи, поднялся на облучок и тряхнул вожжами.

Фаэтон тронулся.

Пастушонок продолжал неподвижно сидеть на корточках. Когда фаэтон отъехал подальше, он встал, поправил свою сумку и зашагал к липовым деревьям, у телеграфного столба.

Начало смеркаться. Фаэтонщик поленился зажечь фонари. Перед въездом в город на избитой ухабистой дороге старый фаэтон заколыхался из стороны в сторону. Всякий раз, когда колеса провалились в яму, экипаж резко кренился набок, казалось, он вот-вот перевернется.

В такие минуты сзади раздавался раздраженный женский голос. Но старый фаэтонщик делал вид, будто ничего не слышит, и продолжал погонять лошадей, явно стремясь поскорее добраться до города.

Очевидно, тряска дала выход раздражению, давно переполнявшему душу женщины. Начав ворчать, она уже не могла остановиться и с каждым мгновением все больше распалялась.

— Говорила тебе, Игнат, не соглашайся! Ну, не глупо ли?.. Бросить такое райское место, как Сухум, и ехать в эту дыру! Нет, умный человек так не поступит!

Муж молчал. Это еще больше злило женщину. Она заговорила громче:

— Ведь ты знаешь, что нам говорили про это захолустье?! Вот увидишь, после морского климата у меня в этих горах будет разрыв сердца. Впрочем, тебе-то что?.. Тебя наградят еще одним орденом, а я буду расплачиваться своим здоровьем! Нет, я просто поражена: неужели во всем Тифлисе не нашлось никого другого, чтобы заткнуть в эту дыру? Ну конечно, в хорошее место тебя не послали бы!.. А здесь, говорят, каждый день беспорядки. С потемкинцами и в России не могли сладить, как же сладишь с ними ты?!

Наконец терпение у мужа лопнуло, — жена явно стала болтать такое, о чем следовало бы молчать.

— Ладно, хватит! — грубо оборвал он ее. — Держи язык за губами! Что раскричалась на всю округу?! И на нервы жаловаться нечего. Сама виновата, не жалеешь их!

Но слова мужа только подлили масла в огонь. Женщина окончательно вышла из себя. От гнева голос у нее сделался скрипучим, хриплым.

Пока супруги продолжали перебраниваться, фаэтонщик тихо мурлыкал себе под нос какую-то грустную песенку.

Темный вечер сделал смутными очертания города. Изредка на углах попадались тусклые фонари. Фаэтон петлял по узеньким улочкам. Было свежо. От крупов лошадей шел пар.

На главной улице фаэтонщик обернулся к пассажирам:

— Куда прикажете, господин?

— К дому пристава Кукиева, — глухо ответил мужчина.

Через несколько минут фаэтон остановился перед чистеньким, пригожим двухэтажным особняком с балконом.

Избавившись от неприятных пассажиров, Узун Гасан облегченно вздохнул. Он поехал по главной улице, собираясь в конце ее свернуть наверх, к своему дому.

Перед церковью было многолюдно. Очевидно, вечерняя служба только что окончилась. Узун Гасан так и не зажег фонарей. Поэтому ему приходилось криком предостерегать прохожих на площади: "Эй, берегись!"

Фаэтоншик и его лошади сильно устали. Старик не спал всю ночь. Сейчас веки у него слипались, голова клонилась набок. Давал себя знать и голод. От самого Цнори фаэтонщик ничего не ел. Язык у него пересох и одеревенел.

Когда Узун Гасан остановил фаэтон у ворот своего дома, в нос ему ударил вкусный запах свежеиспеченного хлеба.

"Кажется, Шафига хлопочет у тандыра", — смекнул он, предвкушая ужин с горячим, ароматным чуреком.

Он слез с козел на землю, открыл ворота и завел лошадей во двор. Его никто не встретил.

Кучер отпряг и разнуздал лошадей, взял ведерко, стоявшее у ворот кошошни, и хотел было отправиться за водой к источнику. Но в этот момент на пороге дома показалась закутанная в чадру женщина, — это была Шафига.

— Это ты? Наконец-то приехал! — взволнованно сказала она.

— Неужели ты решила, что я превратился в дерево и пустил корни где-нибудь на дороге? — Гасан-киши сердито тряхнул ведрами и зашагал к воротам. — С чего это ты вздумала тревожиться обо мне?

— Да как я могла не тревожиться?!.. Ведь ты ничего не знаешь!..

— А что случилось? — Гасан-киши остановился у ворот.

— Сегодня два раза приходил городовой, спрашивал тебя.

— Городовой?! — Фаэтонщик опустил ведро на землю и охваченный тревогой уставился на жену: — Зачем я им нужен?

— Откуда мне знать? Я так беспокоилась о тебе!.. Не знала, как дождусь вечера. Решила, может, Муртуз знает что-нибудь. Ходила к ним, но его не оказалось дома. Жена сказала мне, что у его фаэтона по дороге в Нуху сломалось переднее колесо и он, наверно, сегодня не приедет. Как хорошо, что ты вернулся!..

Узун Гасан задумался. Он даже забыл про голод.

— Что же сказал городовой? Расспрашивал о чем-нибудь тебя?

— Спросил: "Муж не приехал?" Вот и все.

— А потом?

— Потом опять пришел. И опять спросил о тебе. Я ответила, что ты еще не приехал.

Узун Гасан стоял у ворот и размышлял: "Что им нужно? Что они знают? Зачем меня ищут?"

Он протянул ведро жене.

— Напои коней, я сейчас вернусь.

Он подошел к воротам конюшни, поднял с земли на плечо давно валявшееся здесь колесо с заржавевшим ободом и вышел со двора. На темной улице не было ни души. Узун Гасан шел, выбирая самые глухие, безлюдные переулки, чтобы не встретиться с городовыми. На его счастье луны не было.

Со стороны Нухи на город наплывали тяжелые, мрачные тучи. Небо стало низким, будто опустилось к самым крышам домов.

Узун Гасан дошел до моста и остановился, переводя дух. Отсюда был виден огонь, горевший в кузнице. Фаэтонщик облегченно вздохнул: "Хорошо, что еще не ушел!"

Войдя в широкие двери кузницы, он сразу увидел Бахрама. Подручного не было. Кузнец вешал на гвоздь старый, прожженный во многих местах кожаный фартук. По всему было видно, что он тоже собирался уходить. Керосиновая лампа на крюке, вбитом в боковую балку, нещадно коптила.

Когда фаэтонщик вошел в дверь, блестящее от пота, полное лицо Бахрама расплылось в благодушную улыбку.

Узун Гасан как-то сразу успокоился.

— Сдается мне, Гасан-киши, сегодня ты вез тяжеленький груз. Не так ли. Вон даже колесо не выдержало. Принес на починку…

Фаэтонщик оглядел полутемную кузницу. Они были одни с Бахрамом.

— Ошибаешься, — тихо сказал он, — груз у меня был, но не очень тяжелый. — Он помолчал, затем, чуть подавшись в сторону Бахрама, понизив голос, добавил: — Я пришел по другому делу. Это колесо, Бахрам, давно уже отслужило свою службу. Я прихватил его с собой, чтобы мой приход сюда не показался людям странным. На этот раз, дорогой, у меня был не тяжелый груз, всего два человека. По всем признакам — муж и жена. Оба, подобно мне, худы, как селедки.

Однако Бахрам хитро улыбнулся.

— А мне сказали, что у тебя был очень важный груз. — Кузнец подморгнул приятелю. — Известно ли тебе, кого ты привез? — спросил он вдруг.

Узун Гасан пожал плечами.

— Нет.

— Сегодня ты вез одного из известнейших сыщиков. Видно, наши дела сильно встревожили жандармское начальство в Тифлисе. — Бахрам опять улыбнулся. — Но ты не огорчайся, бомба-то наша прикатила вместе с ним!

Узун Гасан понял, что Бахрам имеет в виду привезенные им листовки.

— Хорошо, Гасан-киши, а что еще нового? Выпустил голубков по дороге?

— Выпустил.

— Благополучно?

— Благополучно.

— Почему же ты такой взволнованный?

Гасан-киши облизал языком пересохшие губы.

— Сегодня два раза приходил городовой, спрашивал меня.

Бахрам нахмурился. Шутливое выражение глаз сменилось тревожным.

Гасан-киши смотрел на его озабоченное лицо, на вспыхнувшие беспокойством глаза, но почему-то не страх, а вера росла в его душе, он был убежден, что этот молодой парень хоть и в сыновья ему годится, но выход найдет из любого трудного положения. Старый фаэтонщик подумал также, что еще никогда в жизни не видел глаз, подобных этим, в которых радость столь же быстро сменялась печалью.