— Наш рок-ансамбль будет привлекать покупателей, — пообещала Адреалина.

— Ты видишь, бонбончик, дети согласны, а ты? — осведомилась Изабел.

Наконец и Бонфинь собрался с силами, чтобы что-то ответить своим домашним. Все притихли, ожидая его ответа.

— Изабел! Ты лучшая жена, о которой только может мечтать мужчина, — тихо сказал счастливый Бонфинь.

В обеденный перерыв Витор отправился к школе повидать Асусену. Он чувствовал себя богом, который готовится сотворить небо и землю, и равных ему не было во всей Вселенной. С победной улыбкой смотрел он на хорошенькую, трогательную Асусену, которая на этот раз смотрела на него очень серьезно, почти страдальчески.

— Как хорошо, что ты приехал! — сказала она. — Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

— Тогда почему не садишься? — спросил Витор, он уже открыл дверцу, привыкнув, что Асусена вмиг оказывается рядом с ним. — Я, кажется, даже знаю, что ты скажешь: ты не ела, не спала, дожидаясь встречи со мной. Угадал?

— Нет, не это, Витор, дело в том… дело в том, что мой отец и твоя мать живут вместе…

Лицо Витора окаменело. Он всегда знал, что от этой женщины можно ждать только позора. Ну что ж, он и наступил. Тем лучше. Тем меньше у него оснований считаться с ней, принимать в расчет ее саму и ее мнение. Она, по существу, устранила себя из деловой сферы фирмы, дала ему лишний козырь в руки, и он был за это не в претензии. Но испытывал он к матери только брезгливость. Свидание, разумеется, можно было считать испорченным. Для Асусены это был явный удар. Как мог, он утешил и успокоил Асусену, а затем вернулся к себе в офис.

Вечером, как только он пришел домой, встревоженная Аманда стала просить его немедленно позвонить деду. Скрывать и дальше исчезновение матери не имело смысла. Дедушка должен что-то предпринять, пуститься на поиски…

Витор смотрел на тонкое благородное лицо сестры, которая взволнованно что-то ему говорила, но он особенно не вслушивался. Они уже вошли в столовую, где их ждал накрытый ужин, и Витор обводил взглядом эту роскошную просторную столовую с прозрачным стеклянным столом с изящной сервировкой… С детства они привыкли к холе, комфорту, уюту. Их мать всегда была изысканной светской женщиной, одетой в платья от лучших портных, элегантная, с безупречными манерами. Она была начитанна, слушала лучших музыкантов, объездила полсвета, а теперь…

— Не стоит, Аманда, никому звонить. Наша образцовая мать, которая нас растила, кормила, пела нам колыбельные и рассказывала сказки, наконец перестала притворяться и показала свою истинную сущность.

Аманда пристально смотрела на брата, ожидая, что он скажет дальше, а Витор уверенно продолжал:

— У донны Летисии есть любовник. Он появился, когда мы еще не родились, но она была уже замужем.

— Что ты такое говоришь, Витор? — в ужасе вступила в разговор Нейде, которая пришла в столовую с супницей. — Перестань! Сейчас же перестань! Ты же знаешь, что это неправда!

Аманда переводила взгляд с брата на их верную служанку, и сердце у нее больно сжималось от предчувствия чего-то ужасного, чего-то непоправимого.

— Помалкивай, Нейде! — одернул ее Витор. — Ты так заволновалась, потому что у тебя совесть нечиста. Ты прекрасно знаешь, что было в тот день, когда погиб отец. Знаешь о звонках по телефону, любовнике и обо всем прочем! Так вот этот любовник, рыбак, троглодит, снова с нашей матушкой. Она переселилась к нему в хижину, и на нас, Аманда, ей наплевать!

Холодный ужас вполз в душу Аманды. Она узнала что-то такое, с чем не могла справиться, чего не хотела знать, о чем не могла думать!..

— Приготовь сестре успокоительное, — распорядился Витор, обращаясь к Нейде, — я думаю, оно ей понадобится. Ты его знаешь, Аманда, — добавил он, садясь за стол, — это отец Асусены.

— Погоди расстраиваться, дочка, — стала успокаивать Аманду Нейде, — завтра мы узнаем, правда ли это. И если да, то съездим к маме, поговорим. Она сама тебе все расскажет. Но лично я этому не верю. Разве можно представить себе такую женщину, как твоя мать, в какой-то хижине?

Аманда вспомнила, как двулично вела себя Летисия во всей истории с Франсуа. Как предала ее, свою собственную дочь. Теперь она предала и Франсуа тоже.

— Я не знаю, какая она, моя мама, — ответила Аманда. — Похоже, что это какой-то совершенно незнакомый мне человек. И не говори мне больше о ней, Нейде. Моя мама умерла.

Глядя на Серену, никто бы не сказал, что в жизни этой женщины произошла большая трагедия, что от нее ушел муж, — так она была доброжелательна, энергична и деятельна. Серена не позволяла себе ни на секунду поддаться такому естественному, казалось бы, чувству, как жалость к себе. Ее мудрое сердце торопило ее позаботиться о других и своей щедрой добротой избывало боль утраты.

А свою утрату Серена чувствовала на каждом шагу. Вся ее жизнь до этого была служением дому, мужу. И когда она оставалась одна в своем доме, когда Рамиру уходил в плавание, она жила ожиданием того дня, когда вновь окажется в крепких объятиях мужа и, задохнувшись от нестерпимого счастья, прижмется к его груди, вдыхая знакомый солоноватый запах моря. Но плавание по житейскому морю, в которое на этот раз ушел Рамиру, не предвещало возвращения. И не пустота в доме мучила Серену, а ненужность, бесцельность, бессмысленность ее ожидания.

За долгие годы жизни с рыбаком Серена привыкла, что ее ожидание — большая помощь мужу в его тяжелой борьбе со стихией. Оно защищало его от посягательства слепых, неразумных природных сил, напоминая о близких, ради которых необходимо выжить. Невольно ждала она Рамиру и теперь, но это ее ожидание было посягательством на его жизнь, свободу, счастье. Оно было во вред ему. Оно стало стихийной силой, с которой нужно было бороться.

И Серена боролась. С головой ушла она в изготовление украшений из ракушек. Подбирая ракушки по цветам, нанизывая их, она вспоминала свою бабушку-индианку и чувствовала, что умение делать ожерелья у нее в крови. Нанизывая их, она будто рассказывала свою жизнь, и почему-то выходило, что жизнь эта была прекрасна…

Помощницами в ее трудах стали все женщины деревни. Все они воодушевились, в каждой проснулся какой-нибудь талант. А после того как Франшику пообещал поставить ларек для их изделий у себя в аквапарке, Серена всерьез задумалась, что в нем еще продавать, — поставлять каждый день новую партию украшений они явно не смогут. Как-никак у всех у них были семьи, было много всяких дел и обязанностей.

Из молодых энергичней всех была Далила. В ее кудрявой головке роились тысячи планов, живые глаза сметливо примечали, где еще могут понадобиться их украшения, ловкие ручки набирали больше всех ракушек. Жизнь творческая, жизнь деятельная — вот чего жаждала ее душа, и теперь она жила такой жизнью.

— Я поговорила с донной Ноки, и она обещала дать свои чудесные кружева для ларька Франшику. А вот что еще? — советовалась озабоченная Серена с Далилой.

— Еще? Моя мама умеет делать замечательные сладости! В аквапарке сладкое не помешает. Да! Вспомнила! Бом Кливер умеет делать бутылочки из разноцветного песка! Он продает одну-две в баре Мануэлы. Мы будем собирать разноцветный песок, и он нас научит. Ему одному трудно, у него с глазами плохо.

— Отлично! — одобрил предложение Далилы Франшику, который вошел в дом и услышал, о чем говорят будущие свекровь с невесткой. — На ларьке мы напишем: «Народные промыслы», и публика валом к вам повалит.

Серена с Далилой заулыбались. Они полюбили этого веселого ладного парня, который был скор и на помощь, и на выдумку. Обе они видели, что сердце Франшику тянется к Асусене, и очень надеялись, что однажды прозреет и Асусена. Она увидит, должна увидеть, кто в этой жизни чего-то стоит, а кто нет. Но пока…

Пока и душой и телом Асусена принадлежала Витору. И никто ни в чем не мог ее разубедить. Она особенно болезненно переживала уход отца из дома. И потому, что была к нему очень привязана, и потому, что он ушел к матери Витора. Это накладывало на их отношения с Витором какой-то особый, не слишком-то приятный отпечаток. Однако Асусена не сомневалась, что их любовь преодолеет все препятствия. Не сомневалась она и в том, что любовь эта взаимна…