После десятой банки «Кайзера» и на втором килограмме креветок беседа обрела ожидаемые нами обоими черты теплоты и откровенности.

— Я хотел бы тебе помочь, Паша, — сказал я, постаравшись, чтобы и тени сочувствия не было в моем голосе.

Я уже определил, что Кравцов был в таком состоянии, когда снисходительность недопустима — реакция могла оказаться очень болезненной.

— С чего бы это? — подозрительно спросил Кравцов.

— Ну, во-первых, ты профессионал, а это качество ценное, а во-вторых…

— Брось! — перебил меня Кравцов. — Сейчас таких профессионалов — как грязи под ногами. И в наемники я не гожусь.

— А во-вторых, — все же докончил я свою мысль, — я предполагаю, что ты знаком со многими людьми, которые меня могут очень заинтересовать в ближайшем будущем. И потом — мы все наемники, так или иначе. Какая разница, кто Хозяин — государство или кто-нибудь еще?

— Ну ни фига себе! — усмехнулся Кравцов. — Помочь он собирался! Работу предлагаешь?

— Работу, — сказал я серьезно. — И работа эта такая…

Я не спеша и достаточно подробно и обстоятельно изложил Кравцову ту часть проекта «Мираж», что была связана с внешними каналами сбыта необработанных алмазов. Это направление было самым слабым звеном в наших планах, точнее, стало таким после гибели Саманова. Старик занимался этим персонально и никого из нас не успел посвятить в свои разработки. С кем он контактировал и как, осталось полностью неизвестным. Одно было ясно: необходимая информация лежала в недрах того недавно почившего в Бозе ведомства, представитель которого сидел сейчас за одним столом со мной и, заедая ледяной «Кайзер» норвежским раком в укропе, внимательно слушал мои откровения.

Когда я закончил рассказ, Кравцов продолжал не спеша обсасывать раков. С ответом он не торопился.

— Почему такая откровенность? — наконец спросил он и кивнул на телефонный аппарат на стенке. — Я же могу тебя сдать в течение пяти минут?

— Безусловно, — подтвердил я. — Только какой в этом смысл? Вторая звездочка на погоне? По нынешним временам очень, очень бледно…

Шел ли я на риск, втягивая Кравцова в орбиту нашего проекта? Гипотетически — да, конечно. Но реальный риск, по моей оценке, не выходил за пределы обычного рабочего диапазона. За годы всех этих бурных приключений у меня развилась любопытная способность — я научился быстро и довольно точно определять спектр ведущих мотивов собеседника, иногда даже раньше, чем он сам мог эти мотивы осознать. Все же научили меня чему-то на факультете психологии, а последующая необычная практика превратила этот багаж знаний в весьма полезный инструмент.

Так что Кравцов у меня подозрений не вызывал. Наоборот, я считал удачной эту случайную встречу. Рано или поздно, а контакт с людьми из Конторы должен был состояться. Поэтому я откровенно пояснил Павлу Борисовичу, что думаю о его нынешнем положении и о тех перспективах, которые открываются перед ним в свете моего рассказа. Как человек весьма разумный, он с моими доводами согласился. В сущности, мне от него нужна была только информация — ничего больше. Не слишком трудный хлеб — на первый взгляд.

— Алмазами, насколько я знаю, занималось Первое управление, — сказал Кравцов, открывая последнюю пару «Кайзера». — Сейчас эти люди почти все перешли в службу Примакова.

— Ты кого-нибудь знаешь лично?

— Кое-кого знаю. Но особо близких контактов у меня нет. Нужно время.

— Сколько?

— Недели три, может, месяц.

— Многовато…

— Ну ты даешь! Дело-то не простое.

— С простым сами бы справились.

— Ишь ты! Кстати, желающих «справиться», вроде вас, может много оказаться.

— Что ты имеешь в виду?

— Да, понимаешь, развалилось все. Многие уже ушли и продолжают уходить. Кто на пенсию, а кто — на сторону. Да и вообще, бардак кругом! Вон ГРУшники создали десяток коммерческих контор, качают барахло из Эмиратов килотоннами через армейский аэропорт в Жуковском. Пять лет назад разве можно было такое себе представить? Кстати, их транспортники садятся там, набитые всякими «панасониками» и «тойотами», но и взлетают они оттуда не пустыми. И никаких досмотров. Я что хочу сказать — идеи в воздухе носятся, так что на твоем месте я бы не исключал возможности появления конкурентов на горизонте.

Я задумался над его словами… Кравцов был прав — мы стали слишком беспечны. Конечно, Саманов был гений, но в нынешней пестрой, бурлящей каше, где стремительно образовывались и взлетали на поверхность новые мощные финансовые структуры, где уже не было возможности провести хотя бы приблизительную границу между официальным рынком и теневым, где как мыльные пузыри лопались скороспелые законы и где люди, о которых прежде никто не слыхал, неожиданно становились реальной силой, вполне могла появиться фигура подобного масштаба и с похожими идеями.

Пока у нас была фора по времени, но все, к несчастью, осложнялось так некстати начавшимся конфликтом внутри синдиката. Мысли мои перескочили к этой невеселой теме, и настроение сразу испортилось.

— Ну, ладно, — сказал я. — Тебе, конечно, виднее. Месяц так месяц. Да, я должен буду тебя кое с кем познакомить в связи с этим делом.

— А надо ли?

— Надо, надо. Этот парень скоро приедет из Иркутска, он в курсе всех событий. Голова у него светлая, по делу может полезное подсказать. И еще два человека есть — одного, правда, ты хорошо знаешь.

— Кто это еще?

— Уколкин Миша.

Глаза Кравцова неприятно сузились.

— Вот как! Не ожидал, — сказал он сухо.

— Да брось ты! Дело давнее, теперь мы в одной команде.

Кравцов посмотрел на меня сумрачно.

— Я из себя святошу изображать не хочу, но учти, Уколкин — это сволочь!

Сказано было с большим чувством. Тут я сообразил, что встречаться им, пожалуй, не стоит. Во-первых, делу может повредить, а во-вторых, в лице Кравцова судьба давала мне в руки хорошее средство сдерживания на тот случай, если амбиции Уколкина выйдут за рамки нашего джентльменского соглашения.

А что такое может произойти, я совсем не исключал — после смерти Саманова фигура Уколкина приобретала большой вес, и сам он это прекрасно сознавал. Пока совместная борьба против Гордона заставляла нас бежать в одной упряжке, но дальнейшее развитие событий было далеко не однозначным.

— Хорошо, — подвел я итог нашей застольной беседе. — Давай работать на пару. Про Уколкина забудь.

Кравцов кивнул, но по его лицу я понял, что он весьма далек от того, чтобы подвергать такому насилию свою память — Уколкин прочно сидел у него в печенках.

Перед расставанием я протянул ему десяток купюр по пятьсот финских марок.

— На представительские расходы.

Он поколебался, поморщился, но взял.

Прошло всего два или три дня после встречи с Кравцовым, и вот из Иркутска позвонил Станислав. Разговор наш был недолгим.

— Все хорошо, — сказал он после того, как мы обменялись приветствиями. — Договоренность есть, первая акция — через три дня. В конце недели буду в Москве. Ждите и будьте осторожны.

С этими словами он повесил трубку. Я передал его сообщение Уколкину, и мы договорились встретиться на Новослободской, как только Кедров вернется или же из Иркутска последует новая информация. В пятницу Станислав вновь позвонил и сказал, что вылетает в столицу.

Мы встречали его в Домодедове, рейс здорово задерживался, примерно на час, и мы в нетерпеливом ожидании слонялись среди многочисленных ларьков на первом этаже аэровокзала. Когда я в десятый раз разглядывал какую-то китайскую ерунду в последней в ряду палатке, Уколкин внезапно больно ухватил меня за локоть.

— Не оглядывайся, — едва слышно произнес он, низко склонившись к витрине с якобы швейцарскими часами. — На галерее сверху — Кучера.

Уставившись на плакат в ларьке, с которого на меня печально и строго взирал увешанный стрелковым оружием Сталлоне, я спросил:

— Думаешь, началось?

— Началось, — подтвердил опытный Уколкин и быстренько потащил меня в толпу, которая стала скапливаться у зоны встречи прибывающих пассажиров — рейс Иркутск — Москва только что благополучно приземлился.