Ну, а адъюнктам ждать недосуг — диссертации писать спешили. Странно, да? Война — и диссертации. Но было! Дали приказ атаковать — по их разработке, без артподготовки. Володя-то не первый день воевал, понял сразу, чем такая атака закончится. И отказался выполнить приказ.

Для того чтобы людей в атаку повести, смелость, конечно, нужна. Но, чтобы, находясь в здравом уме, отказаться выполнять приказ в условиях передовой, смелость нужна особая. Такой отказ был равнозначен приговору. Володе сразу посулили расстрел, и, поверьте, это была не пустая угроза. Но он уперся. Дело закончилось бы плохо, если бы не Захарченко. Он дал понять академикам, что в случае этого расстрела не сможет помешать снайперам, снайперам противника, разумеется, несколько сократить число настойчивых адъюнктов. Они правильно поняли намек и отбыли, попрощавшись весьма холодно.

— Да, — вздохнул я. — Он упоминал что-то о долге, который не сумел отдать. Очевидно, имел в виду этот эпизод.

Вартанов кивнул, медленно выпил рюмку «Смирновской». Я заметил, что алкоголь действует на него слабо, впрочем, и сам я почти не пьянел сегодня — сказывалась эмоциональная перегрузка последних дней.

— Странный конец для человека с таким характером… — хотел я было порассуждать о возможных причинах суицида Саманова, но Вартанов перебил меня:

— Ничего странного здесь нет. — Он вновь наполнил наши рюмки. — Просто король умер естественной смертью — от яда.

— Как это? — сразу не разобрался я в смысле этой невеселой шутки.

Вартанов внимательно посмотрел на меня оценивающим взглядом. Видимо, он колебался, и я решил его немного подстегнуть.

— Как прикажете вас понимать? Насколько я помню, вас не было у Саманова одиннадцатого сентября?

— Володя не мог уйти из жизни таким образом, — пояснил Вартанов свою мысль. — Он был не только смелым человеком, но и, как бы правильнее это сказать, фаталистом, что ли. Если угодно, считал, что его судьбой руководит Провидение, что она предопределена.

— То есть?

— То есть это было не самоубийство.

Я отметил, что в голосе Вартанова не было и тени сомнения.

— Для такого утверждения очень мало оснований, — осторожно заметил я.

— Я как раз и собираюсь заняться поиском этих оснований, — сказал Вартанов, помедлил и добавил: — И приглашаю вас составить мне компанию. Мне известно, что Володя возлагал на вас большие надежды, да и вы сами как будто испытывали к нему чувство симпатии?

Я согласно кивнул.

— Кроме того, — продолжал Вартанов, — я могу оказаться полезен для последнего Володиного проекта — «Мираж», кажется? Во всяком случае, он меня об этом просил.

Эге! Все же перебрал я в этот вечер. Заинтересованным лицом оказался товарищ полковник, а я не разглядел.

— Все это достаточно серьезно, давайте перенесем на завтра, — осторожно вышел я из разговора.

Вартанов достал дешевенький бумажник и протянул мне визитную карточку.

— Я буду ждать вашего звонка в течение трех дней. Потом уеду из города на месяц. Вы правы: все весьма серьезно, и, поверьте, позвонить мне — в ваших интересах.

С этими словами полковник откланялся и ушел из ресторана. Тотчас же ко мне подскочил Уколкин. Он был сильно под градусом.

— О чем это ты с ним говорил? — громко прошептал он, приблизив ко мне красное, потное лицо.

— Да так. Саманова вспоминали.

— Ты с ним поосторожней будь! — конспиративное шипение Уколкина прервалось длительной икотой.

— Ты бы спать пошел, что ли. — Я плеснул в стакан минералки, протянул ему.

Он оттолкнул стакан, вздохнул глубоко, прикрыл на секунду глаза. Когда он снова взглянул на меня, я поразился перемене — теперь он выглядел абсолютно трезвым.

— Я сказал — поосторожней с ним! — спокойно сказал он своим обычным голосом. — Старикашка хоть и на пенсии, но связи у него остались приличные.

— Он намекнул, что может нам пригодиться.

— Как бы мы им не пригодились, — процедил сквозь зубы Уколкин.

— Кому это — им?

— ГРУ. Вартанов в ГРУ лет тридцать работал. А может, и сейчас еще… консультирует.

— Да? Черт с ним! Меня больше волнует, что завтра произойдет.

— А меня — то, что не должно произойти, — загадочно сказал Уколкин, задумчиво глядя на дверь, за которой исчез старый полковник.

Конференция руководства синдиката, состоявшаяся на следующий день после поминок, закончилась полным нашим провалом. Люди Гордона времени даром не теряли — не только сибиряки, но и представители европейского филиала оказались запуганы до печенок. Все рассуждения Кедрова по поводу рациональной реорганизации добычи и сбыта встречались угрюмым молчанием — они были явно неубедительны на фоне прямых угроз физического воздействия со стороны Гордона. Все прекрасно понимали, что это не пустые слова — проклятый Аркадий располагал широкими возможностями для осуществления своих диктаторских претензий.

На наше предложение выплатить компенсацию этот гад ответил только своим замогильным смехом, а его адъютант Кучера, такой же мерзкий тип, как и хозяин, сделал в нашу сторону похабный жест. В этом самом Кучере я не без содрогания узнал того бородача в растянутом свитере, принимавшего трогательное участие в моем аресте в Тофаларии и во всех последующих событиях, вплоть до последнего боя в Гутарах. Именно он на моих глазах застрелил Гольцева и именно эту рожу я видел последний раз через прицел автомата. Теперь, правда, он был без бороды. Я твердо помнил, что не промахнулся тогда — должна быть моя отметина на шкуре этого подонка. По тому выражению, которое принимало его лицо, когда его взгляд пересекался с моим, нетрудно было сообразить, что он меня тоже узнал и теперь страстно желает обеспечить мое будущее совершенно недвусмысленным образом.

Полное крушение наших надежд на мирное развитие событий последовало после заявления Гордона о том, что Архангельск он тоже считает зоной своих жизненных интересов и требует, чтобы мы убрались и оттуда. Про проект «Мираж» он, слава Богу, ничего еще не пронюхал, но, к нашему глубокому изумлению, уже успел провести переговоры с архангельскими группировками, а эти гиены были сильно настроены против нас после грубоватой работы Абашидзе. Да, Гордона мы явно недооценили — определенными способностями к стратегическому комбинированию он, бесспорно, обладал.

В подавленном настроении мы покинули гостиницу и вернулись в квартиру Саманова на Новослободской. Надо было подвести итоги.

Я испытывал довольно противоречивые чувства. С одной стороны, мне очень хотелось плюнуть на все и смыться в Финляндию к Соколову и вспоминать потом Саманова и иже с ним как кошмарный сон. Но Гордон, а особенно Кучера, пробудил во мне яркие картины нашей бирюсинской эскапады, а вместе с ними и неприятное чувство вины. Нет, я никогда не считал, что подставил свою команду и стал причиной гибели этих ребят — я ведь тогда сам не понимал до конца, в какое дело мы влезли, все прояснилось слишком поздно. Но какие бы я ни искал оправдания, а все же совесть тревожила меня постоянно, и теперь, когда я узнал Кучеру, а он — меня, я не мог отвязаться от мысли, что пришло время платить долги.

— Что же делать? Что же делать? — бормотал Станислав, бегая по комнате и нервно ломая руки.

— Паслушай, дарагой! Сядь, пожалуйста, скорее, а! В глазах уже рябит! — не выдержал наконец Абашидзе.

Большими глотками он осушил стакан «Кахети». Крепкие напитки Жора не любил и потреблял в количестве мизерном. Зато у него никогда не переводился запас грузинских вин, действительно превосходных. Раз в месяц специальный курьер доставлял в Москву несколько солидных емкостей с дарами солнечной Алазани. Абашидзе был большой дока во всем, что касалось виноделия. Его семья владела огромными виноградниками недалеко от Мцхеты и занималась этим промыслом уже несколько поколений. Под Жориным руководством я постепенно вошел во вкус и научился неплохо разбираться в тонких оттенках этого замечательного продукта.