— Жора везде справится! — гордо заявил Абашидзе и подмигнул Уколкину. — Даже на Эльбрусе!

Кедров отбыл в Иркутск, Абашидзе во главе своих костоломов готовился к разборкам в Архангельске. Мы же с Уколкиным пребывали в томительном ожидании атаки со стороны Гордона. Пока все было тихо. Гордон и Кучера из Москвы не уезжали, сняли квартиру на Варшавке и окопались там с четырьмя или пятью охранниками. Люди Уколкина пасли их круглосуточно.

Я занимался в основном тем, что целыми днями таскался по городу. Маршруты мои были хаотичны, никакой системы в этих передвижениях не было. Но цель была. И заключалась она в том, чтобы подцепить «хвоста». С этого момента мы могли бы с уверенностью считать, что Аркадий Гордон вышел на охоту. Один из парней Уколкина постоянно сопровождал меня. Наружником он был хорошим — я почти всегда терял его из виду, как только отъезжал от своего дома в Сокольниках.

В Москве я использовал «Вольво-244», десятилетней давности потертый агрегат. Слегка ободранный, в меру грязноватый универсал не бросался в глаза и отличался достойными восхищения надежностью и выносливостью.

Обычно я бросал машину в центре, где-нибудь на Мясницкой или Пушке, и не спеша совершал променад, обходя многочисленные в этих районах магазины.

Москва сильно преобразилась с тех пор, как мы покинули ее, направляясь в Саяны навстречу безжалостной Судьбе. Я хорошо запомнил скверно освещенные витрины пустых магазинов на почти безлюдной Тверской в один из вечеров перед нашим отъездом. За три года все изменилось, Москва стала совершенно другой.

Теперь у меня была возможность сравнивать, и все же я не мог подобрать аналога — этот город не был похож ни на один другой. И он был чужой для меня. Толкаясь в пестрой, оживленной толпе и разглядывая витрины с вполне европейским ассортиментом товаров, я испытывал легкую ностальгию по Москве семидесятых, больше всего мне почему-то было жаль давно исчезнувшего мороженого за девятнадцать копеек в вафельном стаканчике с розочкой желтого или розового крема сверху. Какая была идиллия!

Теперь же город предлагал такие сюжеты, что просто оторопь брала. Проходя под аркой, что рядом со станцией метро «Кузнецкий мост», я обратил внимание на странную пару — рядом с парнем в выцветшей «афганке» и тельняшке стоял какой-то скукоженный дядя в кепке и дрянном костюме, причем пиджак, как мне показалось, был надет прямо на голое тело — вместо рубашки торчали курчавые рыжие волосы. И вообще, этот мужик был так изуродован, что воображение сразу создало картину подожженного моджахедами танка и несчастного десантника, корчащегося в струе липкого напалма. И только подойдя ближе, я разглядел в полумраке, что это — не ветеран Афганистана, не десантник и вообще, строго говоря, не мужик. Передо мной стоял здоровенный и порядком замерзший орангутанг! Тоскливо взглянув на меня из-под козырька клетчатой кепки умными красноватыми глазами, он плотнее запахнулся в драный клифт и, тяжело вздохнув, присел на корточки. Растроганный, я протянул хозяину зверя сотню финских марок с портретом олимпийца Нурми. Тот с легким поклоном принял банкноту и слегка толкнул напарника ногой. Оранг улыбнулся, продемонстрировав внушительные желтые клыки, и громко хлопнул несколько раз в ладоши. Проходившая рядом со мной тетка рыночного обличия, завопив каким-то нехорошим басом, метнулась в сторону.

Нет, в этом городе жить я не хотел. И, к сожалению, этого не хотели и другие.

И вот как-то вечером, когда я разглядывал всякие хитрые рыболовные приспособления в витрине охотничьего магазина на Тверской, кто-то крепко сдавил мой локоть. Взмахнув рукой, я резко обернулся, ожидая увидеть мерзкую рожу Кучеры или кого-нибудь еще из приближенных Гордона. Но оказался я лицом к лицу с… Кравцовым.

Такой встречи я никак не ожидал. Черт его знает почему, но как-то не верил я в возможность подобного столкновения. Столь неприятными были мои приключения под руководством этого представителя славной Конторы, что светлый образ его подсознательно выдавился из памяти, как бы и не было на свете такого майора.

Ан нет! Был и есть, вот он, пожалуйте бриться! Неужели арест?

— Сколько лет, сколько зим! — довольным голосом произнес Павел Борисович, опять ухватив меня за руку.

— Вы обознались, гражданин! — Я попытался отлепить его цепкие пальцы от рукава.

— Да ну? — искренне удивился Кравцов, игнорируя мои попытки. — Такого со мной сроду не случалось.

Обернувшись, я заметил, что мой топтун вылез из помятой «шестерки» и присел около фонарного столба, увлеченно занявшись шнурком. Кравцов перехватил мой взгляд и ухмыльнулся.

— Так, так! Пойдем-ка пройдемся, воздухом подышим, — предложил он.

— Куда?

— А куда хочешь. Да не трясись, Сергунчик! В настоящий момент я — частное лицо.

— А завтра?

— А это — в зависимости от разговора.

— Разговора?

— Ну да. От нашего разговора, который сейчас произойдет.

— А последствия не пугают?

— Нет. Я свое отбоялся, да и тебе пора уже.

— Ну что же, поговорим. — Я решил взять инициативу в свои руки. — Ты все в той же ипостаси?

Я ожидал, что он привычно оборвет меня и будет спрашивать сам. Но нет, он промолчал, отпустил мою руку, как-то ссутулился. Я присмотрелся внимательнее. Сдал, похоже, Павел Борисович, и сдал весьма заметно. И взгляд невеселый, и лицо обрюзгло, мешки под глазами. Седина заметно пробивается. Одет скромно, даже, пожалуй, бедновато.

— Что, Паша, — постарался придать я своему голосу максимум сочувствия. — Туговато приходится?

— Да уж, не процветаю при капитализме, — вздохнул Кравцов, засунув руки в карманы куртки.

— Ну, пойдем погуляем в сторону Белорусского, я там машину недалеко оставил, — предложил я.

Мы медленно пошли по улице. Проходя мимо человека Уколкина, который уже завязал шнурки и теперь открыл капот и деловито копошился в моторе, Кравцов окинул его внимательным взглядом, запомнил явно — раз и навсегда.

— Ну так что, Паш, все там же — в Лефортове? — опять проявил я любопытство.

Кравцов махнул рукой.

— Нет. Следствие изъяли из Комитета. И сам Комитет — все, пшик! Все развалилось.

— А сам-то где?

— В ФАПСИ.

— Что есть «ФАПСИ»?

— Федеральное агентство правительственной связи и информации.

— И чего ты там делаешь?

— Да ерундой всякой занимаюсь.

— А с тем делом что?

— С греками-то? Ничего. Замяли. Мне выговор и очередного звания не присвоили. И все.

— Никитин-то как?

— Колька? Помер. Две недели в Склифе провалялся и помер. Отек мозга.

— Слушай, Паш! Поехали-ка ко мне. Посидим, пивка попьем. Как у тебя со временем?

— Время есть. Поехали, раз приглашаешь.

Мы зашли в «Елисеевский». Я набрал пару пакетов всяких рыбных деликатесов, пару десятков банок австрийского пива «Кайзер». Нравится мне этот легкий светлый сорт. Расплачиваясь, вместе с российскими купюрами случайно вытащил несколько красных пятисотмарочных финских с красивым переливающимся значком. Кравцов вздыхал и глазами хлопал. Садясь в «вольво», он чуть не расплакался от огорчения.

— Ну надо же! — хлопнул он ладонью по приборной панели. — Куда ни плюнь, вся масть на «мерседесах» ездит, а тут корячишься, корячишься, на «запор» заработать не можешь!

— Да ладно тебе, Паш! Этой помойке лет десять. Нашел чему завидовать, — примирительно сказал я.

— А! Не в этом дело! — Кравцов приоткрыл дверцу, сплюнул смачно на асфальт. — Все, к черту, рухнуло. Денег нет, квартиру обещали — не дали… Работа собачья, и вообще…

— Ладно, поехали, встряхнешься.

Обстановка моей квартиры произвела на Кравцова сильное впечатление. Очевидно, после закупки лососины-осетрины и поездки на «вольво» он ожидал увидеть хоромы «нового русского» со всякими итальянскими и французскими канапе, а тут — совковый диван, облупленный стол и полдюжины пластиковых табуреток. Даже штор нормальных на окнах не было, ей-богу! Тряпочки деревенские — стиль а-ля рюс. Правда, во второй комнате — хороший рабочий стол, удобное кресло, довольно дорогой «Макинтош», сейф и кучи папок с документами на полу. Но в эту комнату я Кравцова приглашать пока не спешил.