Несмотря на пыль и копоть, покрывавшие доску, древние краски изображения сохраняли удивительно свежие тона.

Кроме этой иконы, в полутемной часовне ничего не было. Я вышел наружу. Яркий солнечный свет заставил зажмурить глаза.

— Ну как изображение? Впечатляет? — Кедров закурил сигарету, прислонился к бревенчатой стене.

— Он что, религиозен, ваш шеф?

— Трудно сказать. Эта тема в разговорах с ним — табу. Вообще о проблемах культов говорить не любит.

— Странная икона.

— А это Саманов и есть. Вылитый!

— Как это? Портрет, что ли? Сам на себя молится или вас заставляет?

— Нет, вы не поняли. Это не портрет. Икона эта настоящая, весьма старая, может быть, даже древняя. Здесь скит недалеко был когда-то старообрядческий. Часовня — единственное, что от него сохранилось. Сюда, к дому, ее уже Саманов приказал перенести. А икону лет десять назад нашли на месте скита. Дед, что на ней изображен, поразительно на Саманова похож. И чем старше Владимир Георгиевич становится, тем больше сходство. Сейчас вообще как две капли воды.

— Мистика! Прямо Дориан Грей!

— Мистика, — согласился Кедров. — Вообще про Саманова много разных небылиц ходит. Я давно его знаю, но откуда он возник, как поднялся, и для меня загадка. Если кто и знал подробности, так это Малышев. Но! «Иных уж нет, а те далече…»

— А может быть, это трюк, с иконой? Для поднятия авторитета?

— Может быть. Авторитет, правда, такой, что поднимать уже некуда.

Подошел Гольцев.

— Запалим, Серж, церквуху? Пусть гадам икнется?

— Сдурел? Дым из Покровского видно будет!

— И то верно. Но отметиться все же надо. Игорь достал из кармана калашниковский патрон, воткнул его в торец черного от старости бревна и сильным ударом приклада вбил в дерево по самое донышко гильзы.

— Традиция. С Даманского. Чтобы не возвращаться, — пояснил он. — Ну что, уходим?

Уходим. Перевал впереди. Отряд быстро покинул живописный каньон.

Подъем на перевал был адски тяжелой дорогой. Единственно возможный путь пролегал по руслу ручья. Вода неслась вниз с бешеной скоростью и была просто ледяной. Камни на дне проворачивались под ногами, это приводило к частым падениям в обжигающе холодные струи. Никто не разговаривал, даже материться не было сил. Сжав зубы, хватаясь друг за друга, мы упорно преодолевали упругое сопротивление потока.

Наконец ручей стал мелеть, а потом и вовсе скрылся среди мха. Низкорослый лес заметно поредел, уступил место густому кустарнику. А потом даже и мхи пропали. Кругом один камень. Еще одно усилие, и, подгоняемые порывами неожиданно поднявшегося сильного ветра, мы вышли на седловину хребта.

Крутой спуск вел вниз, к довольно широкой реке. Ее гул явственно доносился до нас. Судя по карте, это был Мурхой. Нам предстояло форсировать его в месте, где карта давала отметку «брод, глубина 0,5–2,0 м».

С перевала был хорошо виден пройденный нами путь. Четко можно было различить скальную террасу, марь, поле кустарниковых зарослей. Только каньон под этим углом был почти незаметен — просто густое зеленое пятно среди серых полуразвалившихся скал. Нигде не было видно и следа движения.

Пока преследователи прилично отставали. В том, что погоня будет, у меня сомнений не возникало. Но здесь, на перевале, впервые появилась уверенность, что мы способны опередить людей Саманова. Фора была приличная.

Первая переправа прошла удачно. Река в этом месте оказалась быстрой, широкой, но мелкой. Вода и до колен не доходила. Преодолев препятствие, мы вышли на пологий, поросший травой берег. В двух шагах от брода стояло древнее, покосившееся охотничье зимовье.

Не успели мы подойти к избушке, как в ближайших кустах раздался треск и два огромных марала пронеслись через поляну. Великолепные короны рогов на гордо закинутых головах, литые тела, красноватые в свете заходящего солнца, мощные стремительные движения — картина королевской охоты промелькнула перед нашим восхищенным взглядом.

— Эх, Мишка! Какой трофей удрал!

— Не до них. Поспать бы часа три.

Да, умотал нас перевал проклятый.

Ночевать решили в зимовье. Какая-никакая, а все же крыша. Перекат, по которому можно перейти реку вброд, простреливается от избушки в любой точке. Ночи светлые, любое движение по броду заметно будет сразу. Кедрова связать, дежурство по очереди установить, и — спать. До рассвета.

Почти сутки мы добирались до второй переправы, которую преодолели столь же успешно. Еще день потребовался, чтобы дойти до третьей. Эти маршруты не запомнились ничем особенным, кроме гигантского количества грибов в лесу.

Вдоль многочисленных тропинок, протоптанных таежным зверьем, на каждом шагу попадались «ведьмины кольца» — разросшиеся по спирали грибницы с десятками грибов разных цветов и размеров. Что-то вроде маслят и моховиков. Любимое лакомство оленей, как сказал егерь.

Как ни странно, мы сами почти не чувствовали голода — нервное напряжение отбило весь аппетит. Участок перед третьей переправой, довольно сложный, мы прошли на удивление быстро, словно бы второе дыхание открылось. Но при взгляде на ожидающее нас препятствие оптимизм сразу погас.

Этот брод был не чета двум предыдущим. Глубина его явно превышала полтора метра. Хотя на дне просматривался каждый камешек, цвет воды был зеленоватый, густой. Казалось, что в месте, где нам предстояло форсировать реку, вода медленно, лениво плавится, но впечатление это было обманчивым. В ста метрах ниже по течению масса воды наталкивалась на острые выступы порога угрожающего вида. Там стоял несмолкающий рев, фонтаны пены взлетали к небу, радужная пыль висела между зажавшими реку скалами.

Какая-то добрая душа натянула между двумя великанами кедрами канат, пересекавший реку. Но сделано это было давно. Толстая, почерневшая, подгнившая местами веревка почти касалась воды и выглядела очень ненадежно.

Первыми в воду вошли Бахметьев и Степаныч. Цепляясь за хлипкий канат, с трудом удерживая равновесие с помощью шестов, они медленно брели среди бурунов. Вот погрузились по пояс, по грудь, по шею. Вот Степаныча на миг захлестнуло с головой! Мишка удержал. Вот их обоих оторвало ото дна, понесло на порог. Канат натянулся, как тетива лука. Неужели порвется? Нет, выдерживает! Ближе, все ближе они к берегу. Выбрались…

Вторым номером идут Игорь с егерем. Гольцев забрал у Кедрова сумки с золотом, связал ручки, повесил на свою мощную шею.

— Топиться собрался, Муму?

— Наоборот, сносить так не будет. Да и этот гусь живым нужен, заложник все-таки.

Пошли. Действительно, Игорь — как скала, прямо прирос ко дну. А егеря легкого почти по поверхности болтает. Но держит канат, держит. Есть!

— Ну что, Станислав Михайлович, пора и нам. Нет уж, после вас, только после вас!

Почти до середины потока все шло нормально. Тяжело, конечно, ноги сводит от холода, но двигаться можно. Но вот вода до груди дошла, отрываюсь ото дна. Нет сил удерживаться на ногах, на веревку одна надежда. Кедров тоже болтается, как флаг на ветру. Перебираю канат, пальцы еле слушаются. Ну, еще метр, еще… Эх!

Совсем рукой было подать до берега, когда лопнул канат, не выдержал. Мишка навстречу бросился, приклад протянул. Но куда там! Как на гоночной машине, я мимо него пролетел. Где-то рядом Кедров из воды показался, ртом воздух хватает, скрылся в пене.

На порог несет, пытаюсь грести, бесполезно… Мать твою…! Там еще и завал из бревен! Сейчас затянет! Нет, мимо проносит. Удар о скалу, еще, еще, еще! Воздуха бы глоток! Подбросило, вынесло на скользкий валун прямо посреди порога, пытаюсь удержаться. Ногти сорвал, а все без толку, дальше несет.

Вниз тянет, в глубину зеленую, в яму под скалой. Все, нечем дышать совсем, сейчас глотну. Нет, опять пробкой вверх, в фонтан пены, сальто по камням. Все, на галечную косу вынесло, въехал на брюхе, как катер. Дышать-то как вкусно!

Отнесло меня метров на двести от порога, слава Богу, на нужный берег. Огляделся, Кедрова нигде не видать. Утоп, наверное, переводчик!