— Вы имеете в виду всю Африку?!

— Именно.

На мгновение полковник ошеломление застыл.

— Послушайте, Дэйн, — выдавил он наконец, — чтобы собрать подобную информацию, мне придется связаться с полицией всех стран континента. То есть нужно будет отправить около тридцати запросов.

— Скорее около сорока, — поправил его Дэйн. — Но, поскольку генерал Дойл проявил такси интерес к этому вопросу, я уверен, что вас это не смутит. Особенно после того, как вы уже оказали мне немалую помощь.

— Хорошо, я соберу сведения, которые вы просите, — согласился Пэррис. — Но на это потребуется время.

— Времени у меня полно, — сказал Дэйн. — А пока вы будете составлять эти списки, я продолжу проверку ваших бухгалтерских счетов.

— Ясно, — проронил Пэррис. — Ну что ж, Дэйн, поскольку это дело исключительной важности, я привлеку к нему всех клерков базы. Черт побери, я привлеку к нему всех людей, способных написать свое имя. Можете не сомневаться, они у меня заработают как миленькие.

— Я высоко ценю вашу помощь, — улыбнулся Дэйн. — Как вы полагаете, сколько времени это займет?

Полковник Пэррис быстро что-то подсчитал в уме:

— Думаю, мы справимся за три дня. Или я получу эти списки, или я тут всех понижу в чине. Но послушайте, а на кой черт вам это нужно? Вы думаете, что Харит может заниматься работорговлей под другим именем?

— Сомневаюсь, — ответил Дэйн.

— Тогда зачем вам эти списки?

— Они могут пригодиться.

— Ну ладно, — согласился Пэррис. — Пожалуй, вы правильно делаете, что предпочитаете держать свои планы при себе. В таких делах следует соблюдать особую осторожность. Вам еще что-нибудь нужно?

— Только одно, — сказал Дэйн. — Как только списки будут готовы, мне понадобится полететь на Тенерифе.

— Тенерифе? На Канарские острова?

Дэйн кивнул.

— Не понимаю, — озадачился полковник. — Конечно, Канары расположены совсем рядом с Африканским побережьем, но я никогда не слыхал, чтобы там занимались работоргов… Погодите, я понял! Вы не хотите прилететь в Форт-Лами на военном самолете. Не хотите лишний раз привлекать к себе внимание, так ведь?

— И это тоже, — согласился Дэйн. — Но, так или иначе, мне нужно на Тенерифе.

— Понял. Будет сделано. А как вы намерены выбираться оттуда? Может, заказать вам билет на коммерческий рейс?

— Спасибо, с этим я справлюсь сам, — сказал Дэйн. — Кроме того, я собираюсь немного задержаться на Тенерифе.

— Зачем?

— Я слыхал, что там очень приятно проводить отпуск.

— Вы меня разыгрываете, — сказал Пэррис.

— Ничуть. Я говорю серьезно. Я вспомнил, что у меня накопилось уже несколько месяцев отпуска, а я никак его не использую.

Некоторое время Пэррис смотрел на Дэйна, потом проронил:

— Ну ладно, это ваша игрушка, вы с ней и забавляйтесь. Я пошел заниматься списками.

Дэйн дружелюбно кивнул, и Пэррис отправился к себе в кабинет.

Через три дня полковник Пэррис проводил Дэйна до трапа «ДС-4», дружески пожал агенту руку и пожелал ему удачи.

— Спасибо, — поблагодарил Дэйн. Он уже шагнул было на трап, но вдруг остановился и обернулся: — Кстати, полковник, я не сумел закончить проверку вашей отчетности.

— Ну ничего, — сказал Пэррис, — думаю, они пришлют кого-нибудь другого.

— Думаю, да, — согласился Дэйн. — Или, возможно, они вызовут вас в Триполи. Я там случайно обнаружил недостачу нескольких грузовиков и тягачей, некоторого количества винтовок и нескольких тысяч комплектов обмундирования. Я уверен, что это объясняется уважительными причинами, но финансовый отдел, кажется, хочет поподробнее с этим разобраться.

— Разобраться? — переспросил Пэррис.

— Да, у меня осталось такое впечатление после вчерашнего разговора с ними, — сказал Дэйн. — До свидания, полковник. Спасибо за гостеприимство.

Пэррис ошеломление смотрел, как «ДС-4» покатился по взлетной полосе и оторвался от земли. Он продолжал следить за самолетом, пока тот не превратился в черную точку и не затерялся в раскаленном сахарском небе. «Чертов Дэйн! — подумал полковник. — Он что-то раскопал, и у меня теперь будут неприятности с Триполи».

Но если Дэйн поддолбил полковнику свинью, то и Пэррис в долгу не остался. Харит производит впечатление опасного человека, и он действует на своей территории. Принимая все это во внимание, можно предположить, что долгая жизнь Дэйну не суждена. И поделом ублюдку.

На какое-то время эти размышления утешили полковника, и он отправился к себе, ждать звонка из Триполи.

Мустафа ибн-Харит сидел в небольшой кофейне, расположенной под открытым небом. Кофейня находилась в Джембел-Бахр, одном из районов Форт-Лами. Перед Харитом раскинулся базар. Сейчас, посреди дня, он был заполнен людьми из племени котоко, пришедшими из окрестных деревень. За спиной у Харита раскинулась водная гладь реки Шари. На реке кишели рыбацкие лодочки, вьющиеся вокруг европейской концессии. Это местечко, расположенное между шумным базаром и широкой спокойной рекой, обычно вызывало у Харита ощущение благополучия. Обычно, но не сейчас. У Харита появились некоторые трудности, и он считал, что справиться с ними будет нелегко.

Мустафа ибн-Харит был высоким мужчиной — больше шести футов ростом. Цвет его кожи приближался к иссиня-черному — среди более светлокожих народностей юга такой цвет вызывал особое уважение. В Харите смешались арабская и негритянская кровь, но сам он считал себя арабом племени рифаа из Неджа. Он гордился этим, но и негритянской своей кровью он тоже гордился, поскольку без нее он никогда бы не смог так успешно вести дела. На Харите был зеленый тюрбан хаджи, белое одеяние бедуина и вышитый маракешский пояс. Пальцы торговца были унизаны перстнями. Безупречный изумруд и цейлонский рубин красноречивее любых слов свидетельствовали о богатстве их обладателя. Черты лица Харита были по-орлиному резкие, как это свойственно бедуинам — чеканные, суровые, с печатью достоинства и высокомерия. Но суровый взгляд Харита смягчался, когда к нему приближался нищий. Мустафа ибн-Харит любил хвастаться тем, что ни один человек, просящий милостыню ради Аллаха, не ушел от него обиженным. Своей щедростью Харит снискал немалое уважение. Ему это было на руку, поскольку помогало создать репутацию человека великодушного, преуспевающего, склонного к благодеяниям, набожного и известного своим рвением в вопросах веры.

Рассказы о его благочестии и любви к ближнему распространились так широко, что Харит и сам в них поверил. Несоответствие подобной репутации истинному роду его занятий не беспокоило Харита. Он мыслил как настоящий бедуин, и для него само собой подразумевалось, что все люди живут одновременно несколькими жизнями, зачастую очень противоречивыми. Дела домашние — это одно, дела торговые — другое. О делах веры или делах удовольствия и говорить нечего. Все эти дела устраивались в соответствии со строгой шкалой их ценности, и объединяло их лишь то, что все они существовали в этом мире. Харит полагал, что это единственно возможный порядок вещей.

Мустафа ибн-Харит торговал людьми. Он не видел особой разницы между своей профессией и профессией лекаря или, скажем, моряка. Харит знал, что европейцы не одобряют подобной деятельности, но они были всего лишь неверными. Они захватили эти земли, но их власть была преходящей, и потому в Африке и на Ближнем Востоке с их мнением не очень считались. Европейцы уйдут, не оставив и следа, а работорговля будет существовать. Работорговля была исконным, древним занятием арабов. А поскольку это занятие было традиционным, оно было уважаемым. Кроме одобрения общества, оно было утверждено и религией. Разве не сказал пророк, что освобождение раба — деяние величайшего милосердия? А если бы не труды работорговцев, то и освобождать было бы некого.

Правда, религия запрещала мусульманам обращать в рабство своих братьев по вере. Харит признавал, что такой запрет существует, но толковал его по-своему. Он считал, что его братьями по вере являются только ваххабиты, члены одной из сект Саудовской Аравии, истинные последователи пророка, ни в чем не исказившие его учение. Все остальные мусульмане, принадлежащие к другим направлениям ислама, впали в заблуждение. И этих остальных, составляющих большую часть мусульманского мира, обращать в рабство не только можно, но и нужно. Это настоящее благодеяние для них, хотя несчастные могут об этом и не догадываться, поскольку таким образом они получают возможность соприкоснуться с истинной верой, сохраненной ваххабитами. Следовательно, работорговля — такая же заслуга перед верой, как и проповедь.