Одэ во все глаза смотрел на своего врага. Черты лица Харита остались прежними, но кое-что в его внешности все же изменялось.

Харит больше не носил богатых одежд. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Голова его была обрита. Харит выглядел очень худым. На шее у него что-то блестело. Сперва Одэ принял это за амулет, но потом увидел, что это ошейник.

Одэ понял, что Мустафа ибн-Харит сидел среди ловцов жемчуга и сам был ловцом. И только под конец юноша понял, что работорговец Харит сам превратился в раба.

Немного опомнившись, Одэ отошел от ловцов, нашел одного из помощников капитана и спросил у него о Харите.

— Об этом? — переспросил помощник. — Я слыхал, что его купили в арабском городе Даука. Его продали группе оманцев.

— Но почему?

— А кто его знает, — пожал плечами помощник. — Некоторые говорят, что он нарушил законы Саудовской Аравии — нелегально ввез в Дауку людей. Его застукали и оштрафовали, а когда он не смог заплатить штраф, продали в рабство для покрытия судебных издержек. Другие говорят, что его поймали и продали его враги. А мне лично вообще нет до него дела. Этот человек — всего лишь раб.

— Да, он всего лишь раб, — согласился Одэ. — Но я знал его раньше. Скажи мне, что он за раб? Причиняет ли он тебе беспокойство?

— Сперва я думал, что мне придется его убить, — сказал помощник. — Он совершенно ничему не обучен. Оманцы продали его в Хасан. Этот человек был плохим рабом, поэтому его перепродали в Бахрейн. Он по-прежнему был плохим рабом, потому его перепродали сюда. Никто из его владельцев не смог сломить его мятежного духа. Чтобы научить его почтительности и повиновению, понадобились такие люди, как мой капитан и я. Но даже здесь он чуть не умер, пока научился вести себя прилично.

— Но он не умер, — сказал Одэ. — Он предпочел остаться в живых.

— Это правда, он предпочел остаться в живых и стал послушным и понятливым. Он неплохой ныряльщик. Правда, он начал заниматься этим в таком возрасте, что искусным ловцом жемчуга ему уже не стать, но он старательно работает, и я им вполне доволен. Как ты можешь видеть, он силен и вполне протянет еще лет пять.

— А потом?

Помощник пожал плечами. Одэ кивнул, продолжая держать руку на рукояти ножа. Он не мог оторвать взгляда от Харита.

— Он выглядит очень худым.

— Так и положено, — сказал помощник. — Ловцы жемчуга не должны много есть, иначе они будут плохо нырять.

— Я запомню это, — сказал Одэ. Он поблагодарил помощника и подошел к Хариту. Когда юноша остановился перед бывшим работорговцем, он почувствовал, что у него дрожат колени. Через несколько секунд Харит поднял голову.

— Ты меня помнишь? — спросил Одэ.

Некоторое время Харит молча разглядывал юношу, потом сказал:

— Нет, не помню. А что, я должен тебя знать?

По лицу Харита Одэ понял, что тот говорит правду. В конце концов, тот, кто продал в рабство тысячи людей, не обязан всех их помнить в лицо.

— У тебя нет никаких причин помнить меня, — сказал Одэ. — Я думаю, тогда ты был другим человеком.

Юноша быстро повернулся и ушел. Вечером он вернулся на свою дхоу, а три дня спустя они вышли в море. И только тогда, когда остров Дхораи скрылся за горизонтом, Одэ позволил себе подумать о Харите.

«Это самая лучшая месть, — думал Одэ. — Я был рабом, а теперь Харит сам стал рабом, несчастнейшим из несчастных. У него впереди пять мучительных лет, а потом он умрет либо станет бесполезен, и хозяин вышвырнет его на улицу. Да, это замечательная месть. Я рад, что не убил его».

Одэ улыбнулся и посмотрел на море. Но потом он подумал: «Нет, это не самая лучшая месть. Лучше жить — пусть даже очень плохо — чем умереть. Даже несчастный нищий калека цепляется за жизнь. Клянусь Аллахом, мертвым быть хуже. Я должен был все-таки убить его. Я увидел Харита рабом, и это было так замечательно, что я успокоился. Но кому ведома воля Аллаха? Кто может сказать, сколько проживет Харит: пять лет или пятьдесят? Умрет ли он от голода на Дхораи или сбежит на каком-нибудь судне, как это сделал я? Или, возможно, его спасут друзья? Людям не дано этого предугадать! Неизменна лишь смерть. Путь к дому лежал на острие моего ножа, а я упустил удобный случай».

Одэ, охваченный душевной болью, посмотрел назад, где скрылся за горизонтом Дхораи. Он сказал себе, что должен в первом же порту покинуть дхоу, вернуться на Дхораи и совершить то, что намеревался.

Потом его чувства прояснились, и Одэ начал мыслить спокойнее. Он сказал себе: «Я не вернусь на Дхораи. Если бы мне было предназначено убить Харита, я сделал бы это тогда, когда мне представился удобный случай. Раз я этого не сделал, то теперь я должен положиться на справедливость Аллаха. Но поскольку правосудие уже свершилось, моя судьба больше не связана с судьбой Харита. Теперь я свободен и могу вернуться домой, в Ишан».

Мой дом находится почти в центре Исфагана. Это небольшой, но уютный особнячок, позади которого разбит тенистый сад. Как-то во второй половине дня, когда я сидел в саду, читая газету, моя матушка выбежала из дома в крайнем волнении.

— Ахмед, — сказала она, — Кефтия хочет тебя видеть!

— Кто тебе это сказал? — спросил я.

— Сам Кефтия, начальник полиции!

— Ну что за нежданная радость, — отозвался я. — Пусть слуга проведет его в сад.

Услышав мои слова, матушка ударилась в слезы.

— Ох, господи, — запричитала она. — Что ты натворил, Ахмед? Что нужно от тебя полиции?

— Да ничего я не делал, — сказал я ей. — Речь, вероятно, будет идти о каком-нибудь общественном поручении.

Она мне, конечно, не поверила, и тут в сад ворвался мой отец.

— Ахмед, еще не поздно убежать через стену. Спрячься у Али в доме, а я использую все свое влияние в Тегеране…

— Ваши страхи совершенно беспочвенны, — заявил я. — Я не виновен ни в каком преступлении. Пожалуйста, проводите гостя в сад.

Некоторое время родители молча смотрели на меня.

— Ладно, — наконец сказал отец. — Может быть, лучше остаться и все отрицать. Да, я думаю, ты прав, Ахмед. Сейчас я его приведу.

Они с матерью ушли прежде, чем я смог вставить хотя бы слово. Никого из представителей старшего поколения невозможно убедить в том, что визит полицейского может означать нечто иное, нежели арест и заключение под стражу.

В бесшабашные дни моей молодости я совершил один-два неосторожных поступка, но это было очень давно. И теперь я не мог придумать никакой причины, которая могла бы привести ко мне начальника полиции. Так что я ждал его с некоторым опасением. Кефтия, говоря по правде, имел несколько зловещую репутацию. Он совершенно честный человек, но слишком хитрый. Его любовь к ненужным сложностям часто приводила к ненужным смертям. Зная это, я изо всех сил пытался разгадать истинную цель его визита…

Меня зовут Ахмед Аботай эд-Дин. Я родился здесь, в Исфагане, самом прославленном из великих городов Ирана. Мой отец происходит из старой семьи тегеранских землевладельцев, для которой с падением Резы-хана настали плохие времена. Моя мать — из бухарской знати, сильно поредевшей после смерти последнего эмира. Она дала мне монгольское имя Аботай и заставила выучить язык ее народа и ее родословную, которую она возводила к хану Узбеку.

Мои родители часто спорят об относительной чистоте и благородстве своих родословных. Что касается меня, то, когда я вырос, меня перестали заботить древняя знатность или минувшая слава. Я решил проложить свою дорогу в этом мире, а не обитать в мире, давно исчезнувшем.

У меня были склонности к языкам и искусству, и я поступил в Тебризский университет. Я проучился там два года, но мое образование было прервано Второй мировой войной. Я способный переводчик и поэтому исполнял особые поручения вместе с разными британскими и американскими офицерами.

В те годы я много путешествовал — на запад до самого Стамбула, на восток до Кабула и даже дальше. Я научился разговаривать с турками, арабами, афганцами, армянами, туркменами и курдами, с киргизами и бактрийцами на их языке. К концу войны я скопил достаточно денег, чтобы купить домик с садом и нанять слугу. Мы с родителями наслаждались скромным процветанием, но конец войны означал конец моих перспектив. Неожиданно из Ирана исчезли молодые американские офицеры — вместе со всеми своими интригами, удивительным снаряжением, многозарядными ружьями, личными желаниями и любовью к приключениям. Стало трудно найти работу даже квалифицированному переводчику. Я довольствовался должностью переводчика в Абадане, где наставлял угрюмых арабов и немытых аборигенов в их новых обязанностях.