Харит нажил немалое состояние и был уверен, что после смерти попадет в рай, казалось бы, чего еще желать? Но и у процветания есть свои трудности. Несмотря на то что Харит ни разу не нарушил европейских законов, неверные продолжали донимать его. Последнюю неприятность ему причинили французы. Они уже месяц тормозили выдачу выездной визы, задерживали тем самым отъезд паломников и добавляли трудностей долгому путешествию в Аравию. Хорошо, что здесь оказались торговцы из Мекки и Медины, которые купили его товар и заняли денег на новое предприятие. Кроме того, для поддержания того образа жизни, который соответствовал его положению в обществе, Хариту пришлось построить большой дом в Медине, и теперь он глубоко увяз в долгах. В прошлом году прибыли были невелики, а теперь ростовщики, эти разжиревшие стервятники, требовали, чтобы он с ними расплатился. Почти вся прибыль с этой поездки уйдет на уплату долгов.

Но и это еще не все. Хуже всего было то, что само его дело оказалось под угрозой. Все больше арабов начинали заниматься работорговлей. Большинство новичков предпочитали действовать на юге и на востоке, в районе Момбасы и Дар-эс-Салама, но некоторые начали пробираться севернее, в охотничьи угодья Харита, принялись конкурировать с ним и даже затевать свары с туарегами. Уже одно это было достаточно скверно. Но, кроме того, один рослый атейба, работорговец по имени Салех Мохаммед эль-Тикхейми, решил добиться господствующего положения в Чаде и Судане. Похоже, у этого рябого араба было много денег, много влиятельных друзей и совершенно непомерные запросы. Подобно Хариту, он не привык, чтобы у него имелись сколько-нибудь серьезные соперники. Судя по обстоятельствам, одному из них предстояло вскоре умереть — возможно, угодив в засаду. Вот какие трудности несет с собой преуспевание.

От размышлений о нелегкой доле работорговца Харита отвлек неслышно возникший у его столика худощавый грек, лицом напоминающий крысу. Харит невольно сделал знак от дурного глаза. Грек усмехнулся и присел напротив.

— Не ты ли будешь Мустафа ибн-Харит, добрый человек? — спросил грек. Он говорил на грубом арабском, распространенном на побережье.

Харит холодно кивнул.

— Я принес тебе привет от твоего двоюродного брата из Огилы, — сказал грек. — Доктор-француз вылечил ему глаза, и твой брат уже поправляется.

— Это хорошая новость, — степенно произнес Харит. — Ты проделал долгий путь, чтобы сообщить мне об этом.

— Пути торговцев неисповедимы, — сказал грек. — Так получилось, что я посетил Огилу по пути в Ливию, и Эль-Джезиру. — Он внимательно посмотрел на собеседника, но для Харита это название ничего не значило. Эль-Джезира была всего лишь маленьким захолустным городишком, затерянным в Сахаре. Американцы построили там базу для своих самолетов. В общем, ничего интересного.

— Из Эль-Джезиры, — продолжил грек, — я обычно возвращаюсь на автобусе в Бенгази. Но на этот раз я почувствовал, что для меня может найтись важное дело на юге. Я всегда отправляюсь туда, куда меня ведут дела.

Теперь Харит понял, что у грека к нему какое-то дело. Он заказал две чашечки кофе и мрачно произнес:

— Это долгая дорога.

Грек кивнул.

— Самый важный город на юге Сахары — это Форт-Лами, а самый важный человек в этом городе — это Мустафа ибн-Харит, чье имя известно во всех городах побережья. Бедный торговец будет счастлив провести несколько недель в этой ужасной пустыне, вдали от дома, лишь бы оказать услугу такому человеку. Любой торговец, который хоть раз слышал о щедрости Мустафы ибн-Харита эль-Хаджи, преодолел бы и вдесятеро большее расстояние, лишь бы сложить к его ногам важные сведения.

Харит воздел глаза к небесам.

— Ты слишком добр, о юноша! Я смиреннейший из слуг Аллаха, бедный торговец, желающий лишь одного — жить в соответствии с Кораном и творить благие дела, насколько мне позволяют мои скудные средства.

— О! — воскликнул грек. — Теперь я вижу, что твое великодушие уступает лишь твоей скромности. Такой человек благословен в глазах Аллаха великого, всеведущего.

— Ты — правоверный? — резко спросил Харит.

— Правоверный, хвала Аллаху, — ответил грек.

Харит кивнул. Знает он этих греков: в Африке они мусульмане, в Европе — христиане, а на самом деле единственный их бог — выгода.

— Я не имею чести знать твое имя, друг мой.

— Меня зовут Расим Николаи Прокопулос, — представился грек.

— Итак, дорогой Расим, ты говоришь, что у тебя есть какие-то сведения для меня?

— Да, господин, — сказал грек. — Только важность этих сведений и уважение к твоей репутации могли заставить меня пожертвовать многими неделями торговли и приехать сюда, чтобы рассказать тебе о том, что стало мне известно.

Теперь начался торг. Харит презрительно скривил губы:

— Обычно ценность сведений преувеличивают. Впрочем, если ты докажешь их полезность, ты получишь соответствующее вознаграждение. Если сведения действительно важные, я заплачу тебе восемь или даже девять тысяч франков.

Прокопулос привык иметь дело с самыми разнообразными валютами. Он легко мог перевести французские франки к египетские фунты, а фунты — в американские доллары. Восемь тысяч франков равнялись семнадцати египетским фунтам или пятидесяти вожделенным долларам США.

— Уж не ослышался ли я? — спросил Прокопулос. — И такую сумму ты предлагаешь мне, тому, кто принес новости, стоящие не меньше двухсот тысяч франков?

— Что за мечта скупца! — рассмеялся Харит. — Я могу заплатить двенадцать тысяч франков в том случае — но только в том, — если сведения действительно окажутся ценными. Но сперва я должен их услышать.

Грек встал из-за стола и холодно поклонился. Его худощавое лицо потемнело от гнева.

— Девять тысяч франков! — произнес он дрожащим голосом. — Двенадцать тысяч франков! Это во столько-то ты ценишь мои сведения и мое долгое путешествие? Так-то ты меня уважаешь? Это столько ты готов заплатить за дело, касающееся жизни или смерти? Ну что ж, пусть будет так! Я лучше уйду без единого гроша, чем соглашусь принять такую ничтожную сумму. Прощай, Мустафа Харит!

Прокопулос развернулся, чтобы уйти. Харит протянул сверкающую драгоценными перстнями руку и воскликнул:

— Успокойся, Расим! Ты слишком горячишься и неверно судишь обо мне. Прежде ты не говорил, что речь идет о жизни или смерти. Это часто бывает преувеличением, но если на этот раз твои слова окажутся правдой, я с радостью заплачу тебе… пятьдесят тысяч франков!

Прокопулос сел. Он заявил, что плата за сведения, за его долгое путешествие и за труды других людей, помогавших ему, никак не может быть меньше двухсот тысяч франков. Харит поклялся, что такая сумма разорит его, но если он продаст все свое имущество, включая одежду, то, возможно, сможет поднять цену до шестидесяти тысяч. Прокопулос возразил, что сумма меньше девяноста тысяч франков даже не покроет его дорожные расходы. После получаса вдохновенного торга договаривающиеся стороны сошлись на семидесяти тысячах франков, что по прикидке Прокопулоса соответствовало четырем сотням долларов.

— Ты торгуешься лучше меня, Расим, — вздохнул Харит. — Теперь сообщи мне свои новости.

— Конечно, сообщу, — сказал Прокопулос. — Сразу же, как только получу деньги.

Лицо Харита застыло, а рука потянулась к рукояти кинжала.

— Ты что, хочешь оскорбить мое достоинство? Ты предполагаешь, что я способен не оплатить сделку, заключенную с именем Аллаха?

— Я ничего не предполагаю, — сказал Прокопулос. — Но мое достоинство оскорбляет предположение, что моим новостям настолько мало можно доверять, что за них не стоит платить заранее.

Два оскорбленных достоинства уравновесили друг друга, и еще за полчаса собеседники договорились о способе произведения выплаты. Прокопулос сообщит о том, чего касаются его сведения, и позволит Хариту оценить их важность. Если Харит сочтет, что это действительно важно, он заплатит семнадцать тысяч франков и услышит первую половину сведений. Если после этого он все еще будет считать их важными, он заплатит тридцать пять тысяч и услышит вторую половину. Когда он выслушает все до конца, то сдержит свое слово и заплатит оставшиеся восемнадцать тысяч франков.