Инженер, простой житель Венецианской республики, проявил такую силу духа, что поразил даже самых знатных представителей голубой крови. Именно Мартиненго, а не Великий магистр уверил рыцарей, что его ранение не является непреодолимым препятствием для работы; уже на следующий день он превратил свою палату в кабинет.

Пока инженер лежал в кровати и его лицо было наполовину забинтовано, один из помощников постоянно сидел рядом с ним, делал чертежи и записывал указания Мартиненго. Второй помощник следил за выполнением этих заданий. Как только что-то рушилось, в госпиталь посылали гонца. Комната Мартиненго была самой оживленной; Антонио наблюдал за всем этим с благоговейным трепетом и восхищением.

Однако несмотря на невероятную силу воли Мартиненго, его ранение имело неблагоприятные последствия. С каждым днем бреши в стенах становились все больше. Разрушения, причиненные арагонской стене двадцатого октября, были столь серьезными, что в некоторых местах из-за нехватки камней и мешков с песком ее пришлось укреплять с помощью наспех возведенного деревянного забора. Когда турки тут же сожгли этот забор, жалкое состояние крепости стало весьма очевидным. Их усилия оказались напрасными, и Мартиненго оставалось только стиснуть зубы.

Разрушения накапливались и намного превосходили тот объем работ, с которым мог справиться Мартиненго из своей палаты. Положение защитников крепости еще более осложнилось, когда расследование дела о шпионаже пошло в неожиданном направлении.

Секретное расследование, проводившееся английским рыцарем Норфолком, наконец настигло свою жертву двадцать шестого октября. Под подозрением находились несколько человек, но в итоге виновный был пойман с поличным, когда пытался со стрелой отправить туркам письмо.

Изменником оказался врач-еврей из госпиталя. С тех пор как евреи потеряли свою родину и рассыпались по земле от Восточного Средиземноморья до Западной Европы, к ним везде относились как к чужестранцам. С их стороны было разумно заниматься профессиями, которыми они могли зарабатывать себе на жизнь, даже если их преследовали и изгоняли, оставив им только одежду в которой они были. Поэтому образование в еврейских семьях сосредоточивалось на интеллектуальных занятиях, таких как медицина. Если несколько поколений посвящают себя одному делу, то есть шансы, что среди них вырастут настоящие таланты. Если бы в Средние века и в эпоху Возрождения из рядов врачей убрали евреев, то практически некому было бы занять их место. Так происходило и в христианских, и в мусульманских землях.

Изначально у ордена Святого Иоанна было две главные миссии — медицина и военное дело. Сами рыцари занимались военным делом, а медицину оставляли другим. Нет никаких сведений о том, что представители дворянских семей Западной Европы стремились к медицинской практике. Единственное исключение составляла Венеция, где принадлежность к знати определялась богатством торговца, а не владением поместьями. В общем, не было ничего странного в том, что все доктора были евреями, даже в госпитале рыцарского ордена, гордившегося своей христианской миссией. Еврейским врачам платили за их знания и умения; никто не придавал особого значения их вере. Не допускать врача к работе из-за того, что он был евреем, означало бы закрыть все госпитали.

Тем не менее насколько бы талантливым ни был еврей, ему никогда не поручили бы военных заданий. Ему не доверяли по одной простой причине: у него не было родины, за которую он был готов умереть. Рыцари ордена Святого Иоанна никогда не делились с врачами сведениями о состоянии военных дел.

Тем не менее записка, прикрепленная к стреле, содержала большую информацию, начиная от размеров пороховых складов и заканчивая количеством действовавших пушек. Безусловно, доктору кто-то помогал. Под пытками он выдал другого заговорщика и настаивал на том, что сам был не более чем посыльным. Он просто выполнял приказы другого, передавая сведения врагу. Он назвал этого человека: Диаз.

Диаза задержали и немедленно подвергли пыткам. Он был португальским слугой главы кастильской «нации» Андреа дель Маре, который уступал по рангу только самому Великому магистру. Едва Диаза начали пытать, он признался в том, что относил письма еврейскому доктору. Однако он сообщил, что делал это, выполняя приказ своего хозяина, и заявил, что ничего не знал о содержании писем.

Руководители ордена побледнели. Шпион был одним из них. Более того, он был первым заместителем Великого магистра, посвященным во все решения совета. Само присутствие рыцаря в ордене Святого Иоанна подразумевало его честь как дворянина и его миссию, его призвание очистить мир от неверных. То, что такой человек мог секретно передавать сведения врагам Христа, повергло рыцарей в состояние отчаяния, гнева и глубокой печали.

Дель Маре арестовали двадцать восьмого октября и привели в самый высокий зал форта Святого Николая — крепости, выступавшей в море. Там португальского рыцаря допросили, но он не произнес ни слова. Что с ним ни делали, включая пытки, не могло заставить его нарушить молчание. Видимо, он знал: что бы он ни сказал, не помогло бы ему, поэтому он не сказал ничего. Не было ни мольбы, ни отрицания вины. Когда привели Диаза, чтобы он повторил свое признание в присутствии хозяина, дель Маре просто сказал:

— Ты трус.

Показаний против дель Маре становилось все больше. Кто-то вспомнил, что когда ему доверили командовать флотом вместе с нынешним Великим магистром Л’Илль-Аданом — тогда они оба были рыцарями среднего ранга, — они часто спорили по вопросам тактики. Кроме того, дель Маре выступал серьезным соперником Л’Илль-Адана на пост Великого магистра. Кто-то признался, что слышал, как, потерпев поражение на выборах, дель Маре сказал: «Л’Илль-Адан будет последним Великим магистром, который занимает Родос». Даже в его повседневном поведении было что-то, что люди находили неприятным. Он был надменным, и его не очень любили.

Тем не менее против него не было вещественных улик. Однако его беспрерывное молчание раздражало рыцарей, измученных осадой. Третьего ноября совет единогласно приговорил всех изменников к смерти. Доктора и слугу должны были повесить, а рыцаря — обезглавить.

Четвертого ноября во дворе перед дворцом Великого магистра приговор был приведен в исполнение. Дель Маре умер последним. Он умер, не получив христианского благословения, отказавшись от предсмертных обрядов. Он ничего не сказал до самого конца.

Не все члены ордена согласились с решением совета. Никто не высказал никаких возражений, но некоторые рыцари сомневались в виновности дель Маре. Одним из них был Орсини. Когда он пришел навестить Антонио, юноша, убедившись, что они были одни, спросил друга об этом. Молодой римский рыцарь посмотрел на Антонио, помолчал, а потом просто ответил:

— Я не знаю.

Головы изменников, обращенные к врагу, свисали со стены форта Святого Георгия, с того места, откуда они посылали свои донесения. Их тела четвертовали и сожгли. Источников, из которых мы могли бы узнать о реакции турок, не сохранилось.

На Родосе должен был начаться сезон дождей.

В ордене Святого Иоанна не имело значения, как умер рыцарь — в битве или от болезни, сохранились ли его останки, — его имя официально не вспоминали. Все, что оставалось в записях, — количество рыцарей, призванных Христом в определенный день. Исключения делали для Великих магистров и других рыцарей высокого ранга; их уход из жизни часто фиксировался. Эти вести сообщали их семьям, а иногда в их честь даже возводили памятники. Однако это не являлось официальной политикой ордена, а скорее было последней данью уважения друзей и родственников. К тому же такие жесты обычно откладывали до мирных времен и никогда не занимались этим в военное время, если только развязка конфликта не казалась неизбежной. Даже сегодня на Родосе сохранилось несколько памятников, посвященных рыцарям. Некоторым рыцарям повезло, что после их гибели память о них была увековечена таким образом, а многим не повезло.