Сражение в тот день длилось больше шести часов. В результате рыцарям удалось отстоять крепость, но, когда противник отошел, ров был полон трупов. Говорили, что потери турок составили десять тысяч, в крепости было триста пятьдесят убитых и пятьсот раненых. Среди последних был Антонио дель Каретто.
Пока солнце еще освещало ров, турки уносили убитых и раненых. Рыцари не выпустили в них ни одной стрелы. Независимо от того, где они находились — на крепостных стенах или в фортах, после такой яростной битвы ее участники лежали не шевелясь, словно мертвые. Никто не праздновал победу.
В своем шатре султан Сулейман разразился гневом; шестеро командиров стояли перед ним на коленях, низко опустив головы. В неудавшейся атаке султан обвинял Мустафа-пашу. Сулейман считал себя справедливым правителем. Ему было только двадцать восемь лет, он всегда чувствовал себя неловко, поэтому поступал предельно осторожно. Тем не менее он был уверен, что этот штурм должен был принести ему победу. Но несмотря на два месяца медленной и целенаправленной подготовки, при войске, в двадцать раз превосходившем силы защитников, удар, который должен был стать смертельным, закончился жалким промахом. В этот момент Сулейман, всегда прилагавший огромные усилия, чтобы проявлять спокойствие в общении с другими, кажется, вспомнил, кому принадлежала абсолютная власть в Османской империи. Мустафа-паша был его главным визирем и зятем, но это не освобождало его от ответственности за поражение.
Сулейман приговорил Мустафа-пашу к смерти. А когда Казим-паша призвал султана к милосердию, сказав, что приговор очень суров, он тоже был приговорен к смерти.
Остальные командиры, дрожа от страха, тоже попытались возражать. Они заявили, что наступление сорвется, если Казима, самого старшего и опытного визиря, и Мустафу, главного визиря, казнят. В конце концов эти доводы подействовали на Сулеймана. Он оставил Казима на его посту, а Мустафу понизил до должности правителя Сирии. Паша должен был покинуть Родос утром следующего дня, уведя с собой двадцать кораблей. В войске Мустафа-пашу сменил уроженец Греции по имени Ибрагим, который был на год старше Сулеймана и являлся его близким помощником. Должность главного визиря пока пустовала, но спустя год этот самый Ибрагим будет бороться за нее.
Рана
Антонио дель Каретто стрелял из арбалета по вражеским солдатам, карабкающимся по стене, как вдруг из ниоткуда появилась стрела и угодила ему в плечо. Стальная броня защитила его, но не уменьшила силу удара, и он пошатнулся. Враг воспользовался этим. Турецкий солдат, перебравшийся через стену, прыгнул на Антонио. Кинжалом турок ударил Антонио в пах с правой стороны. Жгучая боль пронзила всю нижнюю часть тела юноши, но ему некогда было думать об этом; прямо над узкой прорезью его стального шлема нависло лицо врага. И Антонио увидел отблески солнечного света на кончике кривой турецкой сабли. Он подумал, что ему пришел конец. Стальная броня приносила пользу, если ее владелец двигался, но когда он терял подвижность, вес и сложная конструкция доспехов только ухудшали положение. Броня была практична в битве на расстоянии, но не тогда, когда враг повалил тебя.
Антонио думал, что турок отрежет ему голову, но вместо этого враг замер и упал. Антонио еще не успел прийти в себя, а кто-то уже тащил его по проходу форта и дальше вниз по внутренней каменной лестнице. Только когда раненый оказался довольно далеко от стены, он узнал голос человека, приказывавшего солдатам отнести Антонио в госпиталь. Это был Орсини.
В госпитале было так много раненых, что их разместили даже во внутреннем дворике. Тем не менее Антонио нашли место в крытой галерее, возможно, потому что он был в рыцарской броне. Там он по крайней мере был защищен от солнца, которое, несмотря на осень, пекло безжалостно. Один из докторов, совершавших обход, подошел к нему. К этому времени тяжелую броню Антонио уже сняли, и кровь, текущая из открытой раны, оставила темные пятна на крагах. Доктор приказал разрезать краги и стал перебинтовывать рану. Потом Антонио ничего не помнил, наверное, из-за потери крови. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на кровати в отдельной комнате госпиталя, а рядом с ним стоит его слуга с тревожным выражением на лице. Нижняя часть тела Антонио была практически парализована из-за резкой боли. От жара он бредил и едва мог связно выражать свои мысли.
Он думал о своей матери Перетте. Она все еще была молода; когда он родился, ей было только восемнадцать лет. Черты ее лица не были особенно красивыми, но тем не менее ее считали привлекательной. Она была образованной женщиной и позаботилась о том, чтобы Антонио рано начал учиться. Но главное — она была олицетворением самой жизни. Она освещала комнату, просто войдя в нее. Маркиза дель Каретто была украшением генуэзского общества, и даже ее горничные гордились своей госпожой.
У нее было три сына. Первенец Джованни был на год старше Антонио. А Марко родился через два года после него. Хотя мать не выделяла любимчиков, но постоянно держала около себя Антонио, самого красивого и спокойного из трех сыновей. Он иногда смущался, чувствуя сладкий и нежный запах матери; но если он на какое-то время лишался его, ему чего-то не хватало. Антонио никогда не скучал по отцу или братьям, но временами не мог отделаться от тоски по матери. Это была даже не эмоциональная пустота, а скорее физическая.
Когда Орсини пришел проведать его, почти наступил вечер. Услышав бряцание брони, Антонио открыл глаза и улыбнулся, увидев на пороге своего друга. В левой руке, облаченной в стальную перчатку, рыцарь держал шлем. Он прошел мимо слуги, который почтительно удалился, и подошел к кровати. Орсини преклонил колено, чтобы быть как можно ближе к Антонио.
— Доктор сказал, что рана несерьезная, — улыбался Орсини, всматриваясь в лицо друга. Он не успел умыться перед тем, как пришел сюда, и поэтому был вымазан грязью и кровью. Сладкий и острый запах пота Орсини окутал Антонио; он ничего не ответил, взглянув на друга с надеждой.
Улыбка сошла с губ римского рыцаря, но ее след остался в серо-голубых глазах. Он протянул правую руку без перчатки и слегка дотронулся до лба Антонио. Он пригладил волосы раненого, помедлил немного и встал; его броня снова зазвенела.
— Я вернусь завтра, — сказал он и вышел из комнаты. Под стихавшее бряцание брони Антонио погрузился в умиротворенный сон с таким блаженством, какого никогда еще не испытывал.
Мартиненго выбывает из строя
С наступлением октября атаки турок усилились. Общие штурмы уже перестали быть редкостью и проводились раз в десять дней. Отдыхать защитникам было некогда. Дни, мчавшиеся со скоростью стрел, проходили в попытках справиться с артиллерийскими обстрелами и минами. Защитники могли теперь только восстанавливать обрушившиеся участки. Если бы они остановились и задумались, насколько эффективно это было, то от отчаяния, возможно, сдались бы.
Жители города продолжали помогать ордену. Они все еще помнили тот страх, который испытали, когда турецкая армия только пришла. У рыцарей и населения был общий интерес, поэтому все участники сражения, включая наемников, полностью сосредоточились на битве. Женщины Родоса собирали материалы, необходимые для починки стен и фортов, а мужчины занимались самой починкой. Принимая во внимание всю тяжесть ситуации, надо признать, что эти люди выполняли свою работу с удивительным спокойствием. За все ремонтные работы отвечал Мартиненго, поэтому его ранение нанесло особенно серьезный удар защитникам крепости. Когда Великий магистр услышал эту новость, он даже побледнел.
Одиннадцатого сентября после полудня вражеская стрела попала Мартиненго в правый глаз. Инженер не носил тяжелый шлем: он мешал ему проводить осмотры и отдавать приказы.
Антонио, который уже мог ходить, опираясь на трость, был в коридоре, выходившем во внутренний дворик, когда на первый этаж вбежала группа людей, несшая раненого. Антонио не мог разглядеть его со второго этажа. Так как этого мужчину внесли очень стремительно и все доктора, занятые другими ранеными, срочно бросились к нему, Антонио предположил, что это был рыцарь очень высокого ранга. Не теряя ни секунды, они отнесли его по лестнице в отдельную комнату на втором этаже. Юноша заметил, что руки и ноги мужчины не защищены броней, и подумал: странно, что ведущий рыцарь носил только нагрудник. Затем его осенило: возможно, это венецианский инженер, с которым он прибыл на этот остров. Сам Великий магистр Л’Илль-Адан, взгляд которого был еще суровее, чем обычно, в сопровождении нескольких рыцарей незамедлительно отправился в эту отдельную комнату. К тому времени весь госпиталь уже знал о ранении Мартиненго. Вместо правого глаза у него теперь было кровавое месиво. Доктора заявили, что этим глазом он видеть не сможет, но по крайней мере его жизнь в безопасности.
