Молодой султан позволил вернуться на родину младшей сестре короля Сербии Маре, отданной в гарем султана Мурада, фактически одной из его законных жен, не родивших детей правителю. Мехмед не только вернул ее приданое, но дал ей много подарков и оплатил дорожные расходы. Поскольку на Западе было широко известно, что Мара сохранила верность христианству и в гареме, многие сочли это доказательством спокойного отношения нового султана к христианам.

Главы европейских государств решили, что новый девятнадцатилетний султан будет просто соблюдать заветы своего отца — превосходство на поле боя и благородство суждений.

Немногие, очень немногие люди не разделяли столь оптимистические взгляды. Одним из них был византийский император Константин XI. Хотя турки и Византия возобновили договор о взаимном ненападении, не прошло и месяца, как он отправил посла в Западную Европу, прося прислать военные подкрепления. Однако такие просьбы всегда поднимали вопрос об объединении Греческой православной и Римско-католической церквей. Да и сам император понимал, что не стоит ожидать простого решения.

«Почему в больницах всегда так шумно?»

Этот вопрос постоянно вертелся в голове у Николо по мере того, как одна больничная палата сменяла другую. Ответ был очевиден, и все же этот вопрос продолжал донимать его. Прошло уже десять лет с тех пор, как он поступил на медицинский факультет Падуанского университета, и единственное, что не изменилось с того дня, когда Николо впервые вслед за своим наставником вошел в больничное отделение, было раздражение из-за шума и гомона, царивших в этих местах.

Однако Николо иронично улыбнулся, вспомнив, что этот шум вовсе не мешал ему, когда он входил в больницу не как врач, а как родственник пациента.

Шум создавали вовсе не пациенты. Шумели их родственники, которые разговаривали в полный голос, не думая о других. Их голоса, отражаясь от сводчатых каменных потолков, создавали неразборчивый гомон. Самыми тихими больными были те, у кого не оказалось родни в Венеции, и те, кто заболел, возвращаясь из паломничества к святым местам. Они оказывались единственными, кто безучастно смотрел на фрески, изображающие чудеса Христовы. То были одинокие страдальцы, чьи глаза беспокойно провожали врачей и сиделок по всему помещению.

Выходя из этой особенно шумной больницы, Николо увидел человека в черном платье, который ожидал его, стоя у резервуара для воды в центре площади. Об этом человеке ему сказал привратник, упомянув только, что кто-то желает переговорить с ним у колодца.

Николо решил, что это, должно быть, родственник кого-то из больных. Когда он понял, что этот человек был его знакомым из Адмиралтейства, он остановился в удивлении.

Человек приблизился и тихим вежливым голосом произнес:

— Адмирал Тревизано просит вас явиться в Адмиралтейство сегодня вечером, когда будут звонить к вечерней службе, дабы сохранить ваше посещение в тайне.

— Я приду.

Человек слегка кивнул, и Николо возвратился в больницу.

Чтобы добраться до Адмиралтейства из больницы в районе Сан-Пауло, где работал Николо, было необходимо пересечь Гранд-канал. Николо не повезло: сменив белые больничные одежды на свое обычное черное платье, он подошел к мосту Риальто как раз тогда, когда он был поднят, чтобы дать дорогу кораблю. Ему пришлось подождать некоторое время. Он смотрел на мачты проходившего корабля — зрелище, к которому он давно привык, — с чувством волнения и новизны. За его спиной колокола церкви Сан-Джакомо начали звонить к вечерне. Николо снова задался вопросом, который не давал ему покоя весь день: почему адмирал Тревизано, который, как предполагалось, находился на острове Корфу, тайно вернулся в Венецию?

Адмиралтейство находилось в Палаццо Дукале. Николо прекрасно знал это место и не нуждался в указаниях; он вошел через дверь, выходящую на верфь Сан-Марко, и пошел прямо в ту часть здания, где было расположено Адмиралтейство. Так как Николо принадлежал к семье Барбаро, его правом и одновременно его долгом аристократа было служение в Большом Совете республики, что он и делал каждое воскресенье, когда находился в Венеции.

В более ранний час у входа в Адмиралтейство оказалось бы шумно и тесно из-за входивших и выходивших людей, но в венецианских учреждениях было заведено, что вечерний звон колоколов (за исключением каких-либо непредвиденных обстоятельств) означает конец рабочего дня.

Сейчас единственным человеком, стоявшим перед внушительной дверью в Адмиралтейство, был тот самый утренний посетитель Николо. Не говоря ни слова, он провел доктора внутрь. Пройдя через пять разных комнат, они оказались перед запертой дверью с железным кольцом.

Проводник Николо трижды постучал, дверь немедленно отворилась, и за ней появилась внушительная фигура адмирала Тревизано. Адмирал улыбнулся старому другу и вежливым жестом пригласил его в комнату, мягко закрыв дверь за его спиной.

Как и Николо Барбаро, Габриеле Тревизано был аристократом. Из них двоих Николо вел более необычную жизнь: он избрал медицину вопреки желанию своих старших братьев, занимавшихся торговлей. Для аристократов морской державы, какой была Венеция, более привычной становилась морская карьера, которую предпочли и братья Николо, и Тревизано.

Исключительный талант Тревизано, даже на фоне множества конкурентов, был признан многими: он сделался заместителем командующего флотом, стоявшим у острова Корфу. На эту должность его избирали два раза подряд. Для венецианцев, считавших, что их морское превосходство на Адриатике является ключом к благополучию их государства, облечь человека такой ответственностью было все равно, что доверить ему свою собственную безопасность.

И в самом деле, даже наружность Тревизано внушала чувство уверенности тем, кто находился рядом с ним. Несомненно, долгие годы, проведенные в море, только закалили его и без того крепкое тело. Лишь седые волосы, которых становилось все больше в его бороде и на висках, выдавали возраст — ему было уже больше пятидесяти лет.

Николо уже дважды путешествовал с адмиралом, служа во флоте Тревизано, который выполнял задачи по сопровождению торговых судов. Первое путешествие было в Александрию Египетскую, на обратном пути они плавали в Сирию и заходили в порты на Кипре и Крите. Для венецианских докторов было обычным делом служить на борту корабля, даже если они начинали работать в университете или в больнице. Поэтому в случае Николо не было ничего необычного. Тем не менее его служба на эскортном флоте была далеко не безопасной, более того, за время путешествия в Египет и обратно врач стал свидетелем трех морских сражений, пускай и небольших. Эти и другие обстоятельства задержали возвращение в Венецию на целых два месяца.

Второе путешествие было в Негропонте в Греции с заходом на Крит на обратном пути. Поскольку это плавание ограничивалось теми водами, которые полностью контролировались Венецией, им удалось вернуться домой в срок и без происшествий. Именно тогда Николо хорошо узнал Тревизано, его человеколюбие, спокойное самообладание, непоколебимое и в мирное время, и на войне.

Тревизано опустил формальности и заговорил сразу же, как только Николо сел.

— Думаю, вы уже догадываетесь, почему я вызвал вас сюда. Два дня назад в Сенате было решено (хотя Большой Совет еще не рассматривал этого вопроса), что Венецианская республика посылает флот в Константинополь в ответ на просьбу Византийского императора о помощи. Я был назначен командиром этого флота. Хочу, чтобы вы отправились со мной в качестве судового врача. Я плавал со многими докторами, но думаю, что именно вы, несмотря на вашу молодость, лучше всех подходите для этой работы.

Услышав эти слова от Тревизано, к которому он давно питал глубокое уважение, тридцатилетний Николо неожиданно почувствовал себя значительно моложе. В зависимости от компании мужчина в тридцать лет может благодаря внешности и поведению казаться на добрых десять лет моложе или старше своего истинного возраста.