Мусульманский же пират Улудж-Али, бывший христианин, не руководствовался какими-либо духовными соображениями. Единственной его целью было атаковать именно эти неприятельские суда. Он являлся правителем Алжира, и эта схватка между пиратами Алжира и рыцарями, защищавшими Мальту, имела дополнительное значение.

Улудж-Али принялся атаковать сзади мальтийские корабли, пока те помогали главным эскадрам. Рыцари на мальтийском флагманском корабле доблестно сражались, но все же к концу битвы на палубах лежали не мусульманские пираты в тюрбанах, а стройные люди, облаченные в доспехи. Сначала Улудж-Али взял рыцарский штандарт, а после захватил и сам флагман, хотя рыцари и их командующий все еще сражались на палубе.

Однако Улудж-Али в отличие от прочих «охотников в лесу» был одним из немногих истинных воинов Османской империи. Он не мог не заметить победные сигналы сначала на левом крыле, а потом и со стороны главных сил союзников. Тогда пират снова сменил положение своего корабля, который на этот раз тащил на буксире мальтийский флагман.

Улудж-Али развернул свое судно на сто восемьдесят градусов — носом к кораблю Дориа.

Алжирский правитель попытался было уйти, но и сейчас венецианские галеры из эскадры правого крыла разгадали замысел врага. Те из галер, что уцелели, сообща ринулись в атаку на турецкое левое крыло, суда которого как раз проходили мимо них.

Тем временем галеры других государств решили поддержать венецианцев. Суда из Флоренции и Савойи бросились на неприятеля. Да и капитан Дориа не мог стоять в стороне, спокойно наблюдая, как турки уводят мальтийский корабль.

Галеры христианского правого крыла перешли в наступление, уничтожая один за другим османские суда. Мальтийский флагман был освобожден, но флаг ордена все же остался в руках пиратов.

Наконец-то правое крыло, сплотившись, вступило в бой. Но Улудж-Али все же удалось убежать, хоть и всего с четырьмя кораблями. Он вернулся в столичный Константинополь и привел с собой двадцать семь судов, отставших от флотилии у Модона на южном побережье полуострова Пелопоннес. Можно было лишь пожалеть невольников на этих кораблях, которые продолжали грести под ударами плетей, когда у них на глазах были освобождены их соотечественники.

После сорокадневного плавания суда Улудж-Али вошли в гавань Золотой Рог. Они плыли, таща по воде штандарт рыцарей Святого Иоанна.

Воды Лепанто наполнили трупы и христиан, и мусульман. Тут и там в местах наиболее ожесточенных боев догорали корабли. Среди накренившихся галер шевелились лишь тела турецких солдат, которые из последних сил держались на воде в надежде спастись.

Было пролито столько крови, что темно-синее море теперь выглядело так, будто в него вылили красного вина. Но понемногу вода приобретала золотистый отблеск от садившегося на западе солнца. Казалось, победители забыли поднять победный клич. Над морем, где только что завершилось сражение века, царила зловещая тишина.

Медленно, но верно сумерки окутывали море. Ветер крепчал, волны вздымались все выше. Никто не ожидал, что с наступлением ночи погода так резко переменится. Оставаться на море было опасно.

Отсюда в шести морских милях к северо-востоку находился маленький островок Петрос. Несмотря на соседство греческих земель, он не принадлежал Турции. Таким образом, союзный флот мог хотя бы переночевать в гавани Петроса. Союзники прихватили с собой все более или менее уцелевшие корабли неприятеля, оставив волнам те, которые сгорели дотла.

По прибытии на Петрос все командующие собрались на флагмане дона Хуана, чтобы поздравить друг друга. Двадцатишестилетний главнокомандующий, окрыленный своей первой великой победой, кинулся обнимать Веньеро. Тот, несмотря на пропитанные кровью бинты, тоже был бодр и счастлив. Дон Хуан так увлекся, обнимая венецианца, что забыл о своем высшем ранге. Старый венецианский адмирал тепло ему отвечал, будто радовался победе родного сына. Вошел Колонна, а за ним племянник папы Пия V и остальные римские аристократы. Тесную каюту наполнили громкие хвалебные восклицания.

Однако когда появился Дориа, общее веселье немного сникло, как будто остыло от проникшего в каюту холодного воздуха. Все смотрели на доспехи наемного капитана без единого пятна вражеской крови. Одежды дона Хуана и Колонны тут и там были забрызганы кровью, а у Веньеро практически пропиталась ею насквозь.

Дориа подошел к дону Хуану и сухим голосом поздравил с победой, так, будто его самого это не касалось. Главнокомандующий коротко и холодно поблагодарил. Венецианские адмиралы смотрели на генуэзского капитана, едва сдерживая гнев. Всем были известны действия Дориа на правом крыле, а также их последствия. Позже, когда папа Пий V услышал доклад о сражении, он сделал замечание, выражавшее всеобщее на тот момент чувство победоносной армии.

— О Господи, — произнес он, — смилуйся над этим жалким человеком, который повел себя как пират, а не как подобает морскому капитану!

Дориа эта критика могла показаться чересчур резкой, но все же битва при Лепанто требовала сражений между галерами, а не состязания боевых кораблей, как это позже случилось при Трафальгаре.

Так или иначе, но ликованию победителей не было границ.

Они доказали: турецкую армию, которую все считали непобедимой, можно было разгромить. С тех пор как Константинополь пал в 1453 году, христианские силы и прежде сталкивались с турецким неприятелем. Но редко когда им удавалось с ним справиться. Фактически за последние сто восемнадцать лет это была первая настоящая победа над турками. Несмотря на то что Улудж-Али все-таки ушел, она стала полным триумфом.

Молодому дону Хуану не терпелось разделить со всеми свою радость. И даже поприветствовав Дориа менее чем тепло, он все же не произнес ни слова упрека. Внезапно молодой принц заметил, что на этот праздник не явился человек, который присутствовал на всех военных советах. Сопровождаемый только Колонной и Веньеро, он вышел из каюты и приказал подать к кораблю лодку.

Люди на соседних кораблях сразу заметили главнокомандующего и двоих адмиралов на палубе, моряки принялись победно кричать. К ним присоединились и все остальные — рыцари, стрелки, артиллеристы, матросы и гребцы. Особенно громко приветствовали командующих вызволенные с мусульманских кораблей рабы и бывшие осужденные, ставшие в этот день свободными. Больше не опасаясь быть замеченными врагом, они вовсю жгли факелы, так ярко озаряя огромную флотилию и маленькую гавань, что было светло как днем.

Лодка, на которой плыли трое командующих, остановилась у флагмана Барбариго. Из-за сильных повреждений корабль не мог плыть самостоятельно, поэтому его на буксире притащили в гавань. Малиновые мачты переломились пополам, нок-реи сгорели дотла, не хватало более половины весел. Адмиралы поднялись на судно и по палубе прошли к трюму, где лежал Барбариго.

Веньеро известили о тяжелом ранении его заместителя как раз в тот момент, когда битва уже подходила к концу. Он сразу же поспешил к кораблю Барбариго. Когда Веньеро прибыл, там уже был Квирини — адмирал, сражавшийся рядом с флагманом раненого. Оба венецианца явились немедленно, но доктор сообщил им, что смертельно бледный Барбариго уже безнадежен.

Поэтому дон Хуан узнал о крайне тяжелом состоянии венецианского адмирала до того, как убедился в этом воочию. Ни молодой принц, ни Колонна не могли найти нужных утешительных слов. Узнав главнокомандующего, Барбариго попытался подняться с кровати, но силы подвели его. Дон Хуан опустился на колени рядом с ним и легко положил свою ладонь на леденеющую правую руку Барбариго. Шепотом, наполовину на итальянском, наполовину на испанском он сообщил раненому адмиралу о триумфе союзного флота.

У дона Хуана осталось приятное впечатление о Барбариго еще с первой их встречи в Мессине. Даже когда они с Веньеро готовы были разорвать друг друга, главнокомандующий всегда рад был видеть Агостино: его спокойная манера, непоколебимая уверенность, сдержанность внушали молодому принцу уважение и восхищение. Смертельное ранение адмирала было единственным случаем среди высшего командования, и принц всем сердцем сочувствовал ему.