Я сидел в апрельском сквере.

Предо мной был божий храм.

Но не думал я о вере,

я глядел на разных дам.

И одна, едва пахнуло

с несомненностью весной,

вдруг на веточку вспорхнула

и уселась предо мной.

В модном платьице коротком,

в старомодном пальтеце,

и ладонь – под подбородком,

и загадка на лице.

В той поре, пока безвестной,

обозначенной едва:

то ли поздняя невеста,

то ли юная вдова.

Век мой короток – не жалко,

он длинней и ни к чему…

Но она петербуржанка

и бессмертна посему.

Шли столетья по России,

бил надежды барабан.

Не мечи людей косили —

слава, злато и обман.

Что ни век – все те же нравы,

ухищренья и дела…

А Она вдали от славы

на Васильевском жила.

Знала счет шипам и розам

и безгрешной не слыла.

Всяким там метаморфозам

не подвержена была…

Но когда над Летним садом

возносилася луна,

Михаилу с Александром,

верно, грезилась она.

И в дороге, и в опале,

и крылаты, и без крыл,

знать, о Ней лишь помышляли

Александр и Михаил.

И загадочным и милым

лик Ее сиял живой

Александру с Михаилом

перед пулей роковой.

Эй вы, дней былых поэты,

старики и женихи,

признавайтесь, кем согреты

ваши перья и стихи?

Как на лавочках сиделось,

чтобы душу усладить,

как на барышень гляделось,

не стесняйтесь говорить.

Как туда вам все летелось

во всю мочь и во всю прыть…

Как оттуда не хотелось

в департамент уходить!