Тот самый двор, где я сажал березы,

был создан по законам вечной прозы

и образцом дворов арбатских слыл:

там, правда, не выращивались розы,

да и Гомер туда не заходил…

Зато поэт Глазков напротив жил.

Друг друга мы не знали совершенно,

но, познавая белый свет блаженно,

попеременно – снег, дожди и сушь,

разгулы будней и подъездов глушь,

и мостовых дыханье,

неизменно

мы ощущали близость наших душ.

Ильинку с Божедомкою, конечно,

не в наших нравах предавать поспешно,

и Усачевку, и Охотный ряд…

Мы с ними слиты чисто и безгрешно,

как с нашим детством – сорок лет подряд;

мы с детства их пророки…

Но Арбат!

Минувшее тревожно забывая,

на долголетье втайне уповая,

все медленней живем, все тяжелей…

Но песня тридцать первого трамвая

с последней остановкой у Филей

звучит в ушах, от нас не отставая.

И если вам, читатель торопливый,

он не знаком, тот гордый, сиротливый,

извилистый, короткий коридор

от ресторана «Прага» до Смоляги,

и рай, замаскированный под двор,

где все равны:

и дети и бродяги,

спешите же…

Все остальное – вздор.