— Давай, что ли, перекусим, братец, а?

Кучер обрадовался:

— Выпить тоже не мешало бы!

— Тогда слезай, я угощаю! — крикнул граф и по-крестьянски выскочил из повозки.

От этих криков проснулась Анна. Подав руку, Пётр Сергеевич помог ей сойти. Ну, и за талию, вестимо, подержался, чисто по-братски, раз уж такой случай выдался.

В трактире, несмотря на утро, а было всего лишь одиннадцать часов, народу разного набилась пропасть. В самом дальнем углу смаковали политику.

— Говорят, в Польше вспыхнуло восстание, а наместник наш польский, наш благородный князь Константин, бежал из Бельведерского дворца в одном халате!

— Почём ты знаешь?

— Да все об этом слышали! Думаешь, зачем он к брату в Петергоф помчался? Жаловаться, не иначе. Теперь сидят, смекают, как им с неблагодарной Польшей дальше поступать…

— Почему с неблагодарной?

— А потому, что их освободили от Наполеона, а они…

— А они?

— Хотят нарушить целостность империи!

— Да шут с ними, с поляками, давайте выпьем за здоровье рода Романовых! Пусть братья встречаются почаще, хоть и на панихидах, без разницы…

— Виват!

К тому столу подошёл военный и вмешался в разговор:

— Простите, но я совсем другое слышал: Великий Князь Константин до сих пор героически сражается, наше войско сейчас под его началом…

Это заявление вызвало смешки:

— А кто же сей момент, по-вашему, гостит у государя?

Пётр Сергеевич вытянул шею, дабы услышать, что скажет военный, но неожиданно входные двери распахнулись, и вбежал газетчик, сообщивший новость, которая надолго отвлекла присутствующих от разговоров о польском восстании.

— Господа! Сегодня ночью на Малой Морской произошло убийство! Барон фон Штрелиц зарезал женщину!..

Раздались выкрики:

— Не может быть, чтоб немецкий барон был убийцей!

— Да и не немец он вовсе, а голландец!

— Ничуть не бывало — немец!

— А я говорю — голландец!

Эта перепалка закончилась полюбовно и довольно быстро, спорившие пришли к выводу, что «немец» или «голландец» — один чёрт!

И позднее, лет через семьдесят с гаком, возникали подобные споры, что постепенно привело к переименованию столицы на русский манер: «Петроград». Голландское имя «Питербурх», данное городу ещё Петром, стало вдруг немецким считаться. А там и война приключилась — первая мировая. Солдат погнали не немецкий фронт, и необходимо было немцев, проживавших в Петербурге, срочно выгнать или истребить, для чего устраивались погромы…

Однако до первой мировой ещё надо было ещё дожить, а тут — такая волнующая новость!

Все повскакали с табуретов, окружили вестника. А Пётр Сергеевич, оставшийся сидеть у своего бокала с пивом, призадумалася. Как, всё-таки, новости быстро разлетаются! У некоторых транспорт поживее, чем у его болтливого кучера… «Отчего это вы, барин, вышли не из того подъезда, у которого я вас высаживал?» Надо бы… поговорить с ним!

Тут граф, как всегда к месту, вспомнил о коллекции пузырьков. Бутылочки, выданные химиком, всегда были при нём. Да и сигары, похищенные у барона, «жгли карман». Вместе с сигарами у немца была изъята крупная сумма денег.

Попросив Анну посидеть немножко в одиночестве, Пётр Сергеевич встал и направился к незлобивому извозчику. Тот аккурат допивал своё пиво, до самого дна добирался.

— Пойдём-ка, братец, покурим, ну их, всех этих газетчиков, с их сплетнями!

На скамейке у трактира было пусто, ибо все гости находились внутри заведения. Снаружи оставались лишь пустые брички.

— Присядь-ка, я тебя дорогóй сигарой угощу, — сказал кучеру граф.

Сигары в коробке были — все, как одна! — красавицы. Жаль, пахли по-разному: Пётр Сергеевич ухитрился капнуть на одну из пузырька.

Улыбчивый возница в заграничных запахах не разбирался, закурил. Потом застыл вдруг, замер, выпучил глаза… Так и помер, сидя на скамейке…

Взглядом проводив извозчика в последний путь, граф направился к бричке. Взял оба саквояжа, свой и Анны, переложил их на другую, порожнюю повозку, хозяином которой оказался не мечтательный и вовсе не задумчивый, не сонный, не бормочущий всякую ерунду, а наоборот, весьма серьёзный и необыкновенно ловкий возница. Хотя и жутко неприветливый. Лениво взглянув на деньги, он согласился отвезти графа и его сестру в Петергоф.

Через пять минут повозка хмурого возницы уносила романтическую парочку подальше от злосчастного трактира, наполненного пересудами и табачным дымом.

Спящая болотная красавица теперь была одета во всё французское. Граф же, побрезговавший гардеробом капитана, наоборот, не спал. Он, задумчиво поглаживал накладные бакенбарды, кои должны были компенсировать несвежесть кружевной рубашки.

Пётр Сергеевич снова думал о прелестях природы. Ему не было никакого дела до происшествия на Малой Морской — пускай сначала что-нибудь докажут! Слово «дактилоскопия» тогда ещё не существовало, его должны были придумать через три десятка лет, так что графу, вроде, не о чем было волноваться. Вроде… А вот планы на ближайшие пару лет не мешало бы подкорректировать. Что и было сделано, мысленно, ближе к вечеру, когда уже совсем подъехали к границе Петергофа.

Планы у Петра Сергеевича были самые разнообразные, рассчитанные не на один вариант событий, а на несколько. Ибо не знал он точно, как встретит его гостиница. Коли не обманет Свирид Прокофьевич, коли купит в голландской лавке цветов, коли поставит их в номере да коли торжественно встретит их с Анной у порога — тогда один коленкор. А ежели возникнет другая ситуация…

Кроме всего прочего, Петру Сергеевичу не терпелось узнать, как подействует на него самого — при оказии! — содержимое зелёненькой бутылочки. «Неужто и я попрозрачнею? Неужто так же легко проникну через старый шифоньер в гости к будущей тёще, к той даме, что посылала мне поцелуи и которая так похожа на царскую фрейлину?»

Оставалась лишь одна загвоздка — Анна. У графа не было полной уверенности в том, что она охладела к Юрию Петровичу и что с радостью согласится стать его возлюбленной. Хотя бы на время. А спрашивать напрямик было боязно — так все дело могло рухнуть. Ну, как разнюнится, разъерепенится? Действовать следовало осторожно. Благо время ещё позволяло. Если повезёт — обручится с ним болотная красавица, а документально оформлять женитьбу — поди, нет таких порядков в Высокочтимом Имперском Болоте.

В остальном Петру Сергеевичу думалось приятно, он даже задремал минут на десять. И приснилась ему Авдотья. Почему-то в интерьере цвета фуксии. Точнёхонько такого колера горшечные цветы в зазеркальной комнате, где обитает дама, раздающая воздушные поцелуи.

Авдотья в том сне, в том розово-красном интерьере, сидела за прялкой. Она пряла и молчала, а он, её недавно титулованный супруг, пил чай за большим столом, накрытым белоснежной скатертью. Хм! Почему-то на пару с простолюдином, с гостиничным хозяином Свиридом Прокофьевичем.

Граф с хозяином гостиницы угощались из золотого самовара, наливали чай в расписные блюдца драгоценного фарфора, но Авдотью к себе в компанию не звали… Да она и не пошла бы! Скромная женщина его Авдотья, чай в чужой компании пить не станет. Разве что наедине с красавцем-мужем, венчанным с нею родным воронежским болотом. И непременно в интерьере цвета фуксии. Вот оно какого цвета, истинное счастье!

Ради будущего чаепития в розовых тонах Пётр Сергеевич готов был ещё немного пострадать, ещё кого-нибудь убить, но чтобы уж потом никогда не расставаться с дорогой супругой.

Недалеко от Большого дворца, почти у самого краснокирпичного здания Императорских конюшен, лошадь унылого кучера сделала остановку. По своей собственной воле. Пётр Сергеевич усмотрел в этом знак: надо бы и с этим кучером душевно попрощаться, вдруг что-то заподозрил, вдруг не зря молчал и всю дорогу супился.