Несмотря на всю фальшивость ситуации, крики из казённого покоя раздавались неподдельные. Все эти «Аааа!» и «Оооххх!!!», и «Фффф…», и «Хррр…», и «Уууу…»…

В общем, если кто-то в это время находился в коридоре, мог подумать, что в некой комнате забыли установить пианино. И что начинающим певцам приходится делать распевку акапелла.

После упражнений капитан удосужился-таки закрыть дверь, а также сказать несколько ласковых слов заместительше:

— Как же легко с тобой, милая, не то, что с этой мелкой лживой тварью…

— О ком вы?

— Да о наглой девке, которая работает в кабинете, предназначенном для офицеров…

— Ах, вы об этой! Нашли, о ком печалиться. Я слышала, вы её выгнали? Ещё нет?

— Не выгнал. Пока. Но выгоню!

Поделом!

После ухода гостя, Бузинова прихорошилась, затем покинула комнату, прихватив с собою несколько ключей. Среди той связки был и ключ от Фросенькиного кабинета. Девушка теперь спала в более красивой спальне, на которую Бузинова тоже глаз положила. Теперь все офицеры будут только её!

Искушение войти в кабинет появилось вдруг. Спонтанно. А что? Там есть кровати и столы. И зеркало! Не мешало бы проверить состояние всей этой мебели и, при случае, заменить обстановку своей комнаты, хотя бы частично.

Войдя в офицерский вертеп, Бузинова отметила, что там не в меру прибрано.

— Аккуратисточка, однако!

У зеркала мадам остановилась. Отражение порадовало! Надо будет с этим проходимцем как-нибудь ещё раз… от души…

Неожиданно на плечо ей уселась ворона.

— Бузина, напрасно репу выгнать хочешь! — каркнула нахалка и сразу же исчезла.

Мадам бросилась искать окно, чтобы крикнуть что-нибудь обидное, хотя бы вслед. Но кабинет был начисто лишён окон. Дверь была закрыта. Чудеса!

— Наверное, почудилось, — решила вдовушка и спешно покинула комнату.

Пётр Сергеевич долго ничего не знал о судьбе Фросеньки: как она там, в лапах капитана, не обижают ли её? Внутреннее чувство подсказывало, что обижают. Но поточней узнать довелось не скоро.

В тот самый день, когда Фросенька, покинув отчий дом, тряслась в бричке до Воронежа, Болотниковым предстояло оформить крайне душещипательную сделку — продать имение, вместе с крестьянами. Для этой цели капитан и прислал нотариуса. Сам не удосужился присутствовать, шельма!

Нотариус выглядел странновато, как на сельский глаз. Что в Петербурге считалось высшим шиком, то среди крестьян воронежских земель слыло позорищем. Обтягивающие ляжки чёрные штаны, вкупе с пиджаком то ли французского, то ли немецкого покроя, плюс ещё и галстук, и шляпа — всё это рождало смех и весьма обидные комментарии.

Звался тот нотариус Тимофеем Карловичем, говорил преимущественно по-французски, в основном сам с собою. А самым главным его достоинством, на его личный взгляд, были усы: ничуть не крашеные, седые, с крутыми завитками. Когда он угощался чудесами местной кухни, то издавал невообразимые звуки. Даже чавканье в его исполнении звучало по-иностранному: не чав-чав-чав, а гыу-гыу-гыу, что сначала настораживало, а потом вызывало гомерический хохот.

Смешон был нотариус, да только дело своё знал туго: сумел испортить каждому участнику тех процедур настроение. Едкими замечаниями, насмешками.

Ох, и наплакалась же мать-Болотникова, когда, наконец, поняла, что больше не увидит Афанасия. Да разве только его! Всю свою дворню она оплакивала, и не зря, новый их хозяин выглядел неважнецки: злой был и чересчур уж ухватистый.

— Ох, не простят мне мои люди! Если их пороть начнут, не простят… — ближе к вечеру подвывала Антонина Фирсовна.

Изрядно посерьёзневший во всём этом процессе муж её лишь огрызался:

— А чем ты раньше думала? Собиралась их с собой тащить, да по-царски в покоях селить? Холить-лелеять да тяжёло работать не разрешать?

Пётр Сергеевич, и без того не любивший сидеть дома, тут и вовсе пропадать стал — у Авдотьи у своей, у кого ж ещё. Из своих последних денег нанял ей прислугу — нa будущее, за ребёночком смотреть. Да велел раньше времени-то не расплачиваться — ведь обманут, сейчас мир такой. Словом, оставил Пётр Авдотье всякого имущества, на пару лет вперёд, дал множество наказов. Главный наказ: ждать, ребёнка беречь пуще глаза.

Не успев как следует намиловаться с красавицей-женой, будущий граф дожен был собирать пожитки в бричку, видеть, как мать с отцом рыдают вместе с крестьянами. Расставание было горьким, ох, каким горьким.

Наконец, полурыдая, выехали в путь.

По дороге попадались бойкие трактирщики, предлагавшие своё угощение, но родители, пока не съели все свои запасы, в трактиры не заглядывали.

Дорога не выдалась слишком утомительной — всем было о чём поговоритьь в пути. Но, в конце концов, доехали-таки до границы Петербурга, поселились в дешёвенькой гостиничке, стали ожидать благодетеля, обещавшего пристроить их получше.

А частый гость Болотниковых, то бишь капитан, обещавший устроить все дела в столице, обещание своё не выполнил — бросил их ещё в самом начале, ещё когда они на все деньги, вырученные от продажи имения, лавку на Невском приехали покупать. Бывший частый гость не встретил их, бросил на изволение судьбы, исчез бесследно, будто растворился. Пришлось горемыкам на скорую руку убогую мелочную лавочку брать, на окраине столицы, хорошо, хоть на неё хватило, а уж чтобы на Невском проспекте обосноваться — тут в десять раз больше требовалось средств.

Вместо того чтобы разбогатеть, родители Петра Сергеевича беднеть начали, лавка невыгодной оказалась. А кабы и выгодной была, то всё одно не знали бы помещики как с ней управляться, ведь в городской торговле хватка особая нужна.

Как в воду глядела Авдотья, как чуяла, что придётся любимому пускать вход свои сверхъестественные способности. Изо дня в день, работая в лавке, Пётр Сергеевич давал посетителям негласные сеансы гипноза. Бывало, не хочет брать покупатель какую-то мелочь, так он направит на него своё око-бриллиантик, и сразу же есть результат: покупку совершали, да ещё благодарили — сильно-сильно.

Конечно, ежели бы мать с отцом были хорошими помощниками, толк в торговле был бы ещё лучше, но так уж получилось: не для торговли они оба были созданы. Капитан божился, что научит торговать, да только его след простыл, адреса даже не осталось.

Пожилой отец-Болотников стал пропадать в игорных заведениях. Сначала просто смотрел, как люди денежки проигрывают, а потом и самому захотелось поиграть. Из-за этого-то увлечения никак нельзя было собрать большие деньги в кассе лавки.

Мать, глядя на всё это, сильно плакала и вскоре превратилась из весьма сочной, хоть и не очень молодой, деревенской «павы» в обычную иссохшую мещанку, каких в ту пору в Петербурге было пруд пруди.

Целыми днями пропадал в мелочной лавке и Пётр Сергеевич. Выполнял будущий граф не только торговые задания, но также и маменькины поручения. Антонина Фирсовна, хоть и не работала как лошадь, зато советы давала неутомимо, с лошадиным упрямством. А и не с кем больше было ей беседовать, только с сыном и общалась, да с мимолётными посетителями.

— Говорил тебе пройдоха этот, благодетель лживый наш, капитанишка шустрый, что коренных в невесты себе надобно присматривать, так послушайся его совета…

— Наслушались уже, хватит! — отвечал ей сын.

Однако мать не унималась:

— С паршивой овцы — хоть шерсти клок. Вдруг как раз именно этим советом и спасёмся, и выплывем…

Неохотно, но всё же слушался Пётр Сергеевич. Нет, Авдотью с сыном он забывать не собирался. Вопреки маменькиным чаяниям, собирался он вернуться в милое с детства село, к любимой своей жёнушке, а ежели и подыскать хотел себе местную невесту, то только для вида, фиктивно, неофициально. Гипнотизировать пытался всех подряд, с утра до вечера, да так никого дельного и не нашёл — ни одна девица его Авдотье в подмётьки не годилась.