— Гляньте, — снова сказал он. — В гостиной нашей свет горит — значит ужин готов и ждёт нас!..

Жена и гость, наконец, подошли.

— Я говорю, ужин ждёт нас! — снова повторил Бузинов.

В ответ раздался протяжный вздох, почти что стон, героя-капитана:

— Ни к чему всё это… Я привык к походной жизни: перекусывать на ходу, спать чуть ли не на ходу…

Бузинова неистово захохотала.

— Ах, бросьте! Вы сейчас не на войне, забудьте о лишениях, не дадим мы вам грустить, как ни старайтесь…

— Правильно! — поддакнул муж. — Будьте как дома у нас, расслабьтесь…

Капитану ничего другого не оставалось, кроме как повиноваться.

К утру военный гость уже вполне освоился в бузиновской усадьбе, командовал не хуже мирового судьи или канцелярского начальника. Супруги во всём поддакивали гостю, даже когда сомневались, прав ли он. И на каждый шаг просили разрешения.

— Никитушку надо бы завтра проведать… Ему тоскливо без людей… — завёл благотворительную песенку Бузинов.

— Вместе и проведаем! Завтра же пойдём! — ответил капитан. — Мне он самому нужен позарез, бумаги именные я ему обещал. Обещал, а не дал!

— Благороднейший вы человек! — воскликнула Бузинова. — Какое счастье, что нас свела судьба! То, что мы ещё несколько дней назад были совершенно не знакомы, а теперь задушевно беседуем у самовара, несомненно, добрый знак…

— Божие знамение! — подтвердил супруг.

— Оно-с! — поддакнул капитан.

— Теперь мы ваши должники, — продолжила хозяйка дома. — Чем мы могли бы вам служить?

— Полно вам, матушка-барыня, разве мне когда-либо кто-либо служил? Я ведь сам служивый человек, всю жизнь только и делаю, что служу: то царю, то отечеству, а теперь вот ветеранам принялся служить, помогаю им жизнь налаживать…

— И давно вы на этом поприще подвизаетесь?

— Давненько, пятнадцатый годок пошёл!

— Устали, небось, умаялись…

Капитан отчаянно замотал головой.

— Вам это может показаться странным, но усталости я не чувствую! Наоборот: после каждого успешно завершённого дела… Нет, не так: после завершения каждой из моих скромных миссий, в меня будто целительный поток вливается. Сильнее становлюсь, здоровее себя чувствую, ей-ей!

Супруги восхитились:

— Ей-же-ей!

— Не оскудеет рука дающего, всё верно…

Эти тёплые слова добавили герою вдохновения.

— Я ведь как считаю: Бог всё видит! Кто нынче бедным и убогим помогает, в старости сам не оставлен будет. Я старости не очень-то боюсь, но всё-таки…

— Старости бояться грех! — провозгласил Бузинов, оторвавшись от утренней рюмашки коньяка. Капитан поправил его:

— Не старости, а смерти бояться грех. Хорошей жизнью хорошую смерть заслужил — ликуй! Не заслужил — кайся! Правильно я говорю?

— Совершенно! Совершенно правильно, — поддержала Бузинова. Она всё больше проникалась к гостю. А гость всё делал вид, будто бы пока не замечает этого. Покамест…

— Так вот, — продолжил он, — если вы пока ещё не умерли, вам бояться есть чего, очень даже есть: болезней, недостатка денег. Для этого и существуют благотворительные комитеты…

И на следующий день, и через день, и через три дня, начисто забыв о страданиях Никиты Баранова, слушали Бузиновы басни капитана — у богато накрытого стола с самоваром. И, так уж повелось, в середине дня гость начинал картинно зевать, прерывая свой же собственный рассказ.

— Простите, что-то раззевался я…

— Оно и не диво: после всего, что вам довелось пережить! Сейчас я вам постелю!

При этом слове хозяйка неизменно, в течение последних дней, вскакивала из-за стола, шла к шифоньеру, вытаскивала оттуда ворох лёгких одеял, подушку, простыни.

— О! Зачем все эти хлопоты! — смущался капитан.

Не менее смущённо чувствовал себя в эту минуту и хозяин дома. Он тут же уходил в свой кабинет, надолго. Ибо, во-первых, доверял супруге, а во-вторых, не станет же их гость и благодетель заигрывать с чужими жёнами в чужой гостиной. Сущий нонсенс!..

После ухода супруга беседа в гостиной продолжалась лишь небольшое время.

— Прямо здесь меня на дневной сон определите? — осведомлялся капитан.

— А где ж ещё? — кокетливо отвечала Бузинова. — У нас, конечно, есть спальня для гостей, да там, боюсь, вам неуютно будет…

— Это почему-с?

— Там недавно дочка с зятем располагались — в гости к нам из Кологрива приезжали, беспорядок учинили страшный!..

— Вот как!

В этом месте Бузинова обычно закатывала глазки.

— Да и по другой причине было бы вам там не с руки, даже ежели бы и порядок был образцовый…

— По какой-такой причине? Договаривайте, ну же!

— Да там… Рюши, бантики всякие, занавесочки-кружева… Куклы… Словом, не мужской там интерьер, не геройский!

— Понятно-с… Мало героизма в нашей жизни осталось, и чем далее, тем меньше остаётся…

Примерно так, или же чуть иначе, продолжалась ежедневная беседа гостя и хозяйки, в отсутствие хозяина. Который был хорошо воспитан и не вникал в чьи бы то ни было досужие разговоры.

Затем хозяйка с гостем, при обоюдной помощи, пытались расстелить постель — на широчайшем турецком диване. Капитан неизменно спрашивал:

— Сей диван, как я понимаю, турецкий, то бишь вражеский?

— Что вы! Что вы! Фасон турецкий, но привезено это ложе из Европы…

Вот и всё. На этаких словах беседа прекращалась и начинались действия — не военные, отнюдь, а дружеские и весёлые. Хотя и молчаливые. Что остаётся делать жёнушке, когда супруг не против.

Многих ли сумел увлечь своими баснями служивый на ту пору, точно не известно. Известно лишь, что остальные имели честь значиться в списке ожидания — не очень длинном, но всё же солидном. Чтобы всем им доставить удовольствие, в основном духовное, вышеозначенному путешественнику требовались месяцы, а не дни.

Известно также, что счастливцы, вкусившие капитанского красноречия, были пока немногочисленны. Однако каждый получил своё сполна и был доволен. Кроме Болотникова-младшего. Вот здесь и предстояло отдельно потрудиться. То был самый уязвимый пункт благотворительного списка. Самый болезненный.

Не только капитану пришлось мучиться и уговаривать Петра Сергеевича. В такой же мере страдали и родители молодого барина. У них-то причин для страданий было поболее.

Что может быть больнее для родителей, узнавших, что их сын женился не на той, и что, помимо всего прочего, он был готов легко порвать с ними все связи, окажись они против избранницы.

Боль помещиков росла, непрерывно увеличивалась.

А когда Авдотья понесла, родители Петра Сергеевича за голову схватились.

— Как же ты теперь карьеру в Петербурге делать будешь?!

Сын им:

— Мне уже карьера никакая не нужна. Продавайте имение, ежели хотите, а у меня теперь тут своя семья. И имение своё собственное есть, правда, небольшое — изба да двор с несколькими курами. Ну, да ничего, проживём…

Последние слова кровиночки звучали неуверенно, но он всё продолжал настаивать на невозможном.

— Отправляйтесь в Петербург без меня, можете Фросеньку с собой взять вместо дочери, тем более что обещал я ей помочь устроиться в столице…

Убитые таким ответом, кинулись родители в ноги капитану, в очередной его приезд, а тот и говорит им:

— Хитростью надо парня из деревни выуживать. Скажите, что он должен сам на свою семью зарабатывать, коль уж обзавёлся, а не ждать подачек от сердобольных родичей. Ему надо непременно ехать в столицу, хоть на короткое время. А жена незаконная никуда не денется, дождётся, если любит. Поедемте, поедемте, нечего рассуждать! Вместе карьеру будем делать вашему сыну, помогу, чем смогу. У меня на Невском проспекте знакомый французишка есть, аккурат намылился свою лавку продавать, на родину уезжать. Недорого продаст! Я посодействую, чтобы с вас взял недорого…

Профукать такую перспективу — самим себе врагами оказаться. Так уже давно решили папенька и маменька, а сынок всё фурдыбачился.