— Эта вама… за маральная травма… абидна, да?… не нада плакать… сувенира аднака…

Гости сначала морщились, но потом, после недолгих словопрений, принимали сувениры и, пятясь, уходили. Буквально через полминуты темп ходьбы их ускорялся, постепенно превращаясь марафонский. Дворецкий хмыкал:

— Боятся, что передумаем, догоним и отнимем!

А магнаты комментировали, уже без сибирского акцента.

— Молодцы, что не обиделись!

— А чего им обижаться?

— Вчерашние, по-моему, обиделись…

— С чего ты взяла, мать? Не заморачивайся, пошли чай пить…

Вот и думай после этого, что якуты ниже по развитию, чем японцы. У них хотя бы с чувством юмора нормалёк. Японцы, хоть и смахивают внешне на якутов, но с юморком у них, как правило, напряг. А переодеваться любят! Но, опять же, по совсем другой причине: скомороший прикидон употребляют не для хохмы, а из животного страха, боятся уличных нападений: со стороны цыган, рэкетиров и просто оболтусов.

В лихие девяностые особенно дрейфили дипломаты, поэтому старались не шиковать в одежде, вся приличная одежда и обувь хранилась у них на рабочих местах. Однажды Юра, работавший в консульском отделе посольства Японии, застал консула за необычным занятием: чиновник выставил на письменный стол пар восемь великолепной обуви и с чувством разглядывал всю эту прелесть. Каждая пара баксов по триста была, не меньше! Раздумывал трудяга: чистить или пока рано. Заметив Юру, он резким жестом попросил его исчезнуть.

Что прилично делать на работе, а что нет? Сколько людей, столько и мнений. Консул московского посольства Иосио Симода в плане переодеваний был находчивее всех, его на улице стремались даже кошки. Каким чучелом он крался с утреца по Калашному переулку, отдельный разговор. Придя на работу, он, конечно, переодевался и дальше своим видом никого не пугал. Но до работы ещё надо было дойти!

Одним прекрасным утром, когда местный дворник ещё не закончил свой ритуал, Симоде вдруг приспичило заглянуть на рабочее место пораньше. По странному совпадению, Юре тоже приспичило явиться «до звонка», и именно в то же самое утро. Войдя в Калашный со стороны Нового Арбата, он узрел странную картину: дворник замахивался метлой на консула Японии! Симода был в старых вельветовых тапках и в плащике «с дедушкиного плеча».

— Пшёл вон, шляются тут всякие… Й-й-й-якута кусок!

Дворник ненавидел, когда болтались под ногами, вот и конфликт приключился, международный. Только при чём тут якуты…

Симпатичные соседи те якуты, рейтинговые, вечно в деревенском топе. Бабы Машино имение котировалось как второе. Третье место в списке занимала семейка самогонщиков, а дальше шла сплошная алкашня, голимая-преголимая.

Пока три бабушки трогали подагрическими пальцами картинки с фотками на столе, Максимка рядом ошивался.

— Погодите-погодите! — заорал вдруг он, хватая одну фотку. — Это же мой знакомый!

— И имя помнишь? — сурово спросила привратница.

— Ну… Имя сейчас не вспомню, но до боли знакомая рожа! Этого дядьку я в каком-то музее видел… Точно, в музее, в галерее Чюрлёниса! Нас как-то в Каунас возили, показать картины этого художника. Картины так себе, я их не очень помню, зато фотопортрет художника — атас, сильно впечатляет, хоть и не цветной. Нет, ну красивый же дядька, это же он, Чюрлёнис! Он и во сне ко мне приходил!

— И что говорил? — не меняя выражения лица, спросила мадам.

— Щас вспомню…

Пока Максимка думал, две остальные бабушки, тоже заинтересовались фоткой.

— Какой интересный мужчина!

— М-да… Кудрявый… Лоб высокий, глаз горит…

— Но подбородок слабоват, не волевой…

— Ну, ты даёшь, Маруся, накой художнику сильный подбородок? Он же человек искусства, из Прибалтики, чай, не гопник питерский…

— Да не художник это вовсе! — прервала их спор мадам.

— А кто?

— Потом скажу. Пускай малец сначала вспомнит, что говорил ему этот кудрявый… Тут детали важны!

Максимка закатил глаза, стал вспоминать:

— В общем, только голова его мне и приснилась… И рука… Одна! Голова вещала, а рука жесты выделывала…

— Ну?! Дальше! Дальше! — хором отреагировали старухи. — Чего рукой-то он выделывал, ась?

— Да ничего особенного, просто махнул ею, как бы в западную сторону, а голова сказала: «Вот, сделал перевод, на исландский…» Я ещё потом, проснувшись утром, в Интернет полез — узнать, существует ли исландский язык. Я же думал, что в Исландии все на английском шпрехают…

— Ну, и как? Существует такой язык? — нахохлилась Маринка, дабы показать, что её не только Божьи, но и мирские проблемы иногда интересуют.

— Существует, но им мало кто пользуется…

Мадам привратница настояла на продолжении рассказа.

— Случилось ли в твоей жизни что-либо после этого?

— В моей-то ничего не случилось, а вот в Исландии — на следующий день вулкан пыхтеть начал. Извергнулся! Я тогда ещё подумал: как хорошо, что художники с того света предсказывают. Вот бы он мне моё будущее предсказал!

Мадам вздохнула.

— Этот может… Если бы ты, всё-таки, попал на коронацию и стал правителем, то наобщался бы с ним вволю…

— Так это он? Главный, что ли?

— Он-он…

— Художник Чюрлёнис был воплощением сатаны?!

— Тут по-другому понимать надо… — снова захотела выделиться Маринка. — Просто он в разных личинах является. Форсит! Или заворожить кого-то хочет… Правильно я говорю?

Мадам кивнула.

— А меня-то ему зачем завораживать? — удивился Максимка. — Да ещё и лично во сне являться! Вы же сами говорили, что во сне только мелкота является — бесы…

— Как к кому… К иным приходит и сам, лично… Нарушая запрет! К тем, у кого сила большая есть…

— Какой запрет?

— Его связали обещанием, в аду принудительно держат, а он так и норовит выпендриться. Будешь и ты теперь свидетельствовать против него…

— Когда?

— Когда время придёт…

За узорным окошком мелькнул силуэт, раздался голос Силантия.

— Кто придёт? К кому придёт?

Ну, и слух у бабкиного дружка! Максимка помчался в сени — подавать гостю веничек для обметания снега.

Вошедший раскланялся, но не сильно, лишь лёгкими кивками, и сразу выложил на стол, уже свободный от чашек с блюдцами, какую-то тяжёлую фиговину, обёрнутую мешковиной. Внутри свёртка оказались две тугие вязанки коричневых палочек, уложенные «бревном», обмотанные скотчем.

— Ваша премия, мадам… От него…

— За что?

— Ну, вы же столько разных штучек наизобретали…

— Так он ими не пользуется!

— Ещё как пользуется!

— Не поняла…

— Я сам не сразу понял. А потом случайно выяснилось, что ваша «комната испуга» ему во много раз процесс отбора кадров удешевляет, Гришины фиги стоят дороже. Я как узнал об этом, сразу прижал его, мол, расплатиться надо…

— А что ж он морду-то кривил? Чуть не плевался, говорил, что я на ерунду время трачу…

— Разве не понятно? Для отвода глаз, чтоб вы, часом, не зазвездились и не потребовали место заместительши…

— И в мыслях не имела! Я руководить не очень-то умею, во мне больше творческая жилка развита.

Мадам схватила кухонный нож, разрезала скотч, выудила одну из палочек и, чуток побормотавши, сотворила из неё люстру горного хрусталя, на золотом каркасе, с подвесками чистого золота.

Баба Маша охнула, вскочила с табуретки, пошла за каплями к буфету.

— Мария, это тебе вместо мельницы, подарочек к наступающему Рождеству, раз новый год уже позади! — торжественно провозгласила старуха, подмигнув Силантию.

Тот, вынув из кармана миниатюрную стремянку, увеличил её до нужных размеров.

— Моя школа! — крякнула привратница.

К тому времени баба Маша уже слегка оклемалась.

— Стойте! Вы хотите эту махину на потолок повесить?!

— Да, а что? — спросила мадам.

— Ой, горе! Перекрытия-то деревянные…

Силантий и мадам переглянулись.

Экс-привратница, досадливо махнув рукой, вытащила флягу, отпила и принялась новые заклинания читать.