Вначале была повесть «Осторожно — Питер!» Начиналась она так:

С тех пор прошло некоторое время, у автора появились кое-какие новые идеи, в результате чего повесть выросла в роман. Однако предисловие осталось почти неизменным.

Итак:

«Пристяжным» тут лучше бывать наездами — идеально два-три дня, максимум четыре года. Шесть лет тоже можно, но это уже «с конфискацией». Пушкин умер на шестом году, Достоевского на шестом году царь обозвал идиотом, а шведы — те так и не поняли, от какой головной боли избавил их Пётр Первый, согнав с этого болота…

Почему-то в фильме «Питер ФМ» совсем нет памятников — даже шпиля Петропавловки не видно, даже с самой высокой крыши. Зато бюстик Чкалова — пять раз крупным планом, шестнадцать мелким и один раз тщательно вымыт из шланга. Неужто Петербург снова переименуют? Неужто Город на Неве будет называться «Чкаловград»?! Успокойтесь, страха нет, просто Город хочет сделать очередной Большой Глоток…

Город-Дверь живёт по дверным законам, эту дверь надо всё время проходить. Прошёл — гудбай, не обижайся. И возвращайся снова, тебя, в общем-то, никто не выгонял…

Изначально этот опус был задуман не для коренных, а как предостережение приезжим. Однако, по прошествии нескольких лет, Санкт-Петербург подсказал автору и другие интересные мысли…

Если Город однажды повлиял на судьбу всей страны, может ли нечто подобное повториться? Существует ли вероятность того, что Санкт-Петербург однажды снова повернёт вспять историю развития человечества?

Фантастические допущения иногда становятся реальностью. Питер — не просто Большая Дверь. Он также кладезь идей для творческой личности… Поставщик рацпредложений вселенского масштаба!

Париж по-прежнему столица мира, хотя тут можно дискутировать. Фонтаны, дворцы, позолота, духи, кутюр, отменный кинематограф — этого полно и в других местах. Главная черта любой столицы — притягательность. Тут не помешает развитый сосательный рефлекс! Дворцы, построенные на болотах, дважды притягательны — и визуально, и благодаря невидимой подземной тяге.

Санкт-Петербург был построен на обширных топях и сразу начал, как могучий пылесос, всасывать коврики соседних территорий, образовав вокруг себя империю. Но это в ходе Северной войны. А в самом начале, только что сбежав в Европу из-под надзора матушки и от ненавидящего взгляда сестры Софьи, понимал ли Пётр, что делал? Кто-то надоумил его, наплевав на внутрисемейные распри, бросить вызов всем соседям. Сперва — шведам.

Началось всё на Весёлом острове, в 1797 году. Юный шведский король Карл Двенадцатый пригласил выпить на брудершафт проезжавшего мимо русского царя, путешествовавшего инкогнито в простенькой повозке. Пётр очень удивился, откуда юнец благородного вида знает его любимые выражения «Мин херц!» и «Брудершафт!» И откуда он вообще его знает?!

Любопытство взяло верх, да и трусость негоже показывать, пришлось сойти наземь, перейти по мосту на островок, слухи о котором ходили весьма туманные.

Юнец шёл так быстро, что двухметровый гость едва за ним поспевал — после целого дня сидения в карете. Был поздний осенний вечер, достаточно темно, однако в свете народившегося месяца хорошо просматривались скользкие булыжники. Дождь буквально только что перестал моросить.

Окна деревянных и каменных построек были плотно занавешены или закрыты щитами — наподобие ставен. Пришлось пройти через весь остров, прежде чем гостеприимный юноша отпер замок покосившейся хибары. Она выглядела беднее всех. Но замок был знатный! И дверь солидная. Что за ней скрывалось? Или… кто? Не иначе как юнец, успевший напоить служанку, теперь не знал, что с ней делать. Пётр решил, что девственник хочет получить уроки храбрости от бывалого мужа.

В хибарке было пусто, но зато имелся вход в подвал. Стены подземного коридора поблёскивали коричневой мозаикой. В зазоры между камешками проникал тусклый свет.

Вскоре свет сделался ярче, словно за стенами разбушевалось пламя. Образовалась немыслимая жара. Но потом стало прохладнее, а затем и вовсе холодно — как на улице. Всё это время юнец что-то говорил на своём языке. Пётр не отвечал. А даже если и хотел бы ответить… Образование, полученное от церковных дьяков, плохо владевших даже русским языком, не располагало к беседам с иностранцами.

Внезапно провожатый свернул в узкую сыроватую нору. Мозаики там не было, а были влажные глиняные стены. И много покосившихся дверей. Отворив одну из них, благородный юноша, с поклоном, жестом пригласил Петра войти. Тот послушался.

В интерьере действительно была баба, одетая в холщовый балахон, подвязанный бечёвкой. В недевичьем возрасте. Бедристая, пузатая, щекастая и… лысоватая. Повернувшись к вошедшим, она обнаружила ещё одно свойство — крайнюю мужиковатость. И низким голосом заговорила — так же, как и благородный юноша, по-тарабарски. Очень быстро и очень чётко, пьяные так не разговаривают.

Юнец потупился, виновато закивал. И вдруг, начисто забыв про брудершафт, умчался. Прочь! Стук его высоких каблуков стих через минуту.

— С прибытием, Пётр Алексеевич, — сказала баба, уже по-русски.

Пётр расхохотался — в силу юмора, полученного при рождении.

— Какие образованные женщины в Европе!

Баба улыбнулась, весьма кокетливо.

— Я не женщина, но к делу сие не относится…

— И каково же дело? — не унимался царь. Он был настроен на веселье, а не на дела. Однако посерьёзнел, когда узнал, что его пригласили на приём к подземному владыке. Не к Люциферу, который самый главный и обитает гораздо ниже, у самого ядра земли, а к одному из его наместников, который отвечает за территории, примыкающие к острову. И что эти территории надобно скорей расширить и застроить величественными дворцами, пока другие болотные владыки до такого не додумались.

— Хотел шведам поручить, да малочисленны они, кишка тонка.

Так и сказал женоподобный начальник: кишка тонка, ибо русский знал в совершенстве. Сколько ещё языков знал владыка, спрашивать было неудобно. Вместо этого Пётр осведомился:

— Кто тот юноша?

— Который?

— Который так стремительно удрал, не выпив со мной брудершафту.

— Это новый шведский король. Он боится, что ты можешь не согласиться, и ему придётся искать нового царя, охочего…

— Охочего дворцы строить? Я свой собственный дворец сызмальства мечтал иметь, много дворцов, и свой огород с фонтанами — не хуже версальского!

— Мечты наши совпали, — улыбнулся холщовый толстяк. — По примеру Парижа и я намеревался новую столицу делать — на территориях, отведенных мне хозяином…

Каким хозяином, и так понятно, подумал Пётр, а вот…

— А революции там будут? Хочу, чтобы всё как в Париже!

— Будут-будут, всё будет, — заверил владыка. — Но не всё сразу. Для революций зависть великая нужна, а у нас с тобой пока даже дворцов ещё не понастроено. Откуда зависть возмётся? Её обычно много там, где дворцы.