Она выяснила, что он был сыном дворянина с юга. На вопрос, почему он уехал так далеко от родных мест, чтобы продолжать свое обучение, он ответил:

— Эта школа славится по всей стране. — А затем добавил, густо покраснев: — К тому же здесь я смогу больше узнать о… о норвежском народе.

Сейчас, когда эти двое стояли в огромной церкви, их взгляды на мгновение встретились. Гуннхильд даже чуть не улыбнулась. Но нет, здесь этого делать не стоило.

Но вот обряд начался всерьез, и она забыла о молодом священнике.

Стоя на коленях перед алтарем, ощущая прикосновение символа религии, она смотрела мимо проводившего обряд священника на то, что висело дальше и выше его — изображение Человека на Кресте. Эта фигура была вырезана не столь умело, как многие из тех, которые она видела дома, будь то изображения людей, или орнаменты, или внушающие страх головы драконов для носов кораблей. Но в ней было нечто такое, что Гуннхильд все же предстояло понять; она должна была это сделать, чтобы не оказаться в беспомощном состоянии. Освободить душу от плоти могли не только песня и бубен, но также и боль. Один, раненный копьем, принесший сам себя себе в жертву, провисел, обдуваемый ветром, девять ночей на Иггдрасиле, чтобы получить руны, а после того вызвал пророчиц из могил, чтобы те предсказали ему будущее. Какие силы могли придать Христу его собственные страдания, его собственная смерть? Как они могли пригодиться ей, Гуннхильд, чтобы укрепить и усилить ее дом?

Она должна действовать осторожно, начинать только после того, как ясно поймет, что нужно делать. А тем временем, что бы она ни говорила Вульфстану и ему подобным, она не откажется полностью от старых богов. И Эйрик — она точно знала — поступит так же, хотя в глубине души вопросы веры его не беспокоили. Но она в отличие от всех остальных владела также образом мыслей финских колдунов, согласно которому человек отнюдь не полностью подвластен каким бы то ни было богам или норнам, но и сам помогает поддерживать мир и, если знает, как это сделать, может взять бразды правления в свои руки.

После обряда крещения архиепископ отслужил мессу. Гуннхильд, стоя чуть в стороне рядом с дочерью, старалась как можно внимательнее выслушать ее. Учиться, всегда учиться; знание — это сильнейшее оружие. Но слова звучали диковинно для нее, такой же была и музыка. Она решила, что хорошо бы выслушать все это еще раз. А потом ее мысли перешли к деяниям, необходимым для этого мира.

И за его пределами. У нее была месть, требовавшая выхода. Хокон Воспитанник Ательстана мог немного подождать. Сейчас у нее снова появился большой дом. Она вновь обрела возможность время от времени укрываться от всех глаз, ушей и языков. У нее была комната, куда никто не мог войти, не испросив у нее разрешения. Она могла собрать все, что ей требовалось.

Потребуются месяцы, на протяжении которых она будет красть часы у своих обязанностей королевы, да и от королевских обязанностей Эйрика, если понадобится. В конце концов, все это делается для него. Но она могла надеяться, что к зимнему солнцевороту — к Рождеству, как называют этот день христиане, — она будет полностью готова.

Никогда еще не посылала она заклинания, а тем более свою душу, так далеко, как намеревалась на этот раз. Но утраченная Норвегия и погибший сын взывали к ней. Боль и смерть множили ее мощь. Когда солнце начинает новый круг — где бы то ни было, на юге или на севере, — двери между людьми и богами, этим и потусторонним мирами открываются во всю ширь. В самые черные дни зимы она намеревалась воззвать к Эгилю Скаллагримсону и заставить его прибыть сюда.

Вскоре после того, как Эгиль возвратился в Борг, его отец умер, лежа на своей кровати. Сын собственноручно поднял тело Скаллагрима и сделал все, что следовало. Своими же руками он прорубил в южной стене брешь, которую заделали после того, как сквозь нее вынесли покойника. Это было нужно для того, чтобы, если Скаллагрим встанет из могилы, он не мог бы найти обратную дорогу в дом. Старика захоронили в конце мыса Дигранесс вместе с его лошадью, оружием и кузнечными инструментами. Курган, насыпанный над могилой, стал путеводным знаком для моряков.

Эгиль, к которому перешла вся земля, домашний скот и прочее имущество, поселился там со своей женой Осгерд и падчерицей Тордис. По известности и богатству он стал одним из первых людей в Исландии. Пока король Эйрик и король Хокон соперничали за власть над Норвегией, кораблям не дозволялось покидать эту страну. Но позднее вести о том, что там случилось, разошлись по всему миру, и Эгиль мог считать, что его проклятие сбылось целиком и полностью.

И все же на вторую зиму после смерти Скаллагрима Эгилем овладела мрачность, которая еще больше усугубилась с наступлением темного сезона. Весной он объявил, что отправится в Англию. Король Ательстан умер, но его преемник наверняка должен был приветствовать одного из тех, кого этот славный человек так высоко ценил, и, возможно, выполнить некоторые из ослепительных обещаний Ательстана. Эта надежда подняла настроение Эгиля. Он приготовил судно и набрал команду из тридцати человек. Помимо обычных торговых товаров, таких, как тюленьи шкуры и бивни нарвала, он взял с собой немало сокровищ, чтобы иметь возможность раздавать дары, когда потребуется проявить щедрость.

Однако в тот год погода была очень плохой, и Эгиль смог выйти в море, лишь когда лето начало клониться к осени. Оставив Борг на попечение Осгерд, он направился навстречу восточным ветрам, которые дули яростнее, чем когда бы то ни было. Чтобы выдерживать курс сквозь шквальные порывы, сопровождаемые проливными дождями, под небом, почти все время скрытым облаками, требовалось немалое искусство кораблевождения.

Достигнув в конце концов Оркнейских островов, Эгиль обогнул их, взяв далеко на север. До этих мест вполне могла дотянуться рука короля Эйрика. Вновь повернув к югу, корабль попал в шторм, сорвавшийся с Шотландского побережья. Моряки не видели ни единого клочка берега, путь к которому не был бы прегражден рифами. Конечно, такие места были, но корабль, судя по всему, проходил мимо них ночами, когда их нельзя было разглядеть. Шторм, казалось, был намерен длиться вечно. Надрываясь на веслах и вычерпывая воду, гребя и вычерпывая, они добрались до северо-восточной Англии.

И затем, с наступлением сумерек, мореплаватели, наполовину ослепленные водяной пылью, которую шторм срывал с поверхности воды и не то тучами, не то волнами нес над морем, внезапно услышали грохот прибоя и спереди по курсу, и со стороны моря. Им ничего не оставалось, как только направиться к земле. В устье Хамбера корабль сел на мель и разломился.

Они спаслись сами и сохранили большую часть товара. Промокшие, продрогшие до костей, измученные моряки не могли представлять никакой угрозы для местных жителей; кое-кто из них видел, что случилось, и вышел на берег к потерпевшим кораблекрушение. Впрочем, они с первого же взгляда поняли, что пытаться обобрать незадачливых мореплавателей было бы неразумно и опасно для них самих. Напротив, местные жители предложили неудачникам кров и помощь. От них Эгиль узнал, куда его занесло, а также и то, что король Эйрик и королева Гуннхильд — в Йорке, совсем неподалеку.

Более обнадеживающей оказалась новость о том, что Аринбьёрн не только находился с правителями, но занимал высокое положение и считался их близким другом. Эгиль принял решение. На то, что ему удастся как-то изменить внешность и пробраться за много миль в Нортумбрию, было мало надежды. Скорее всего он будет узнан и схвачен. Он не мог пойти на риск позорного пленения во время бегства. Купив у одного из жителей побережья лошадь, он, не дожидаясь рассвета, отправился в Йорк.

Он добрался до него следующим вечером. Он был вооружен, но скрывал шлем под широкой шляпой, а меч под плащом. В таком вот виде он въехал прямо в город и спросил, как найти дом Аринбьёрна.

Король Эйрик трапезничал. Королева Гуннхильд сидела рядом с ним. Не по норвежскому, а по английскому обычаю. Возвышение находилось в дальнем конце длинного помещения. Королевская чета располагалась в торце длинного стола, протянувшегося почти до самого входа. Справа и слева от короля и королевы сидели их сыновья Гамли и Гутхорм. Остальные места предназначались для почетных гостей, но сегодня все они случайно были пусты. По обеим сторонам стола сидели дружинники согласно разрядам. Держать вдоль стен зала вооруженных людей было не в привычках англичан, но так решил Эйрик. Виночерпий следил, чтобы никто не сидел с пустым кубком.